– Это все вчерашний доктор, – успокаивала она старушку, – прописал порошки, диету, напугал, вот я и распереживалась.
Хорошо, что накануне ей действительно порекомендовали легкую диету для поддержания желудка в здоровом состоянии.
О своей беременности Любовь Николаевна рассказала мужу, выбрав подходящий момент. Еще до Москвы, только предполагая случившееся, она впустила его к себе, и по срокам все совпадало. Да и Петр Гордеевич ни в чем не подозревал свою супругу. Ему даже в голову не приходило, что Любушка, его Любушка способна на недостойный поступок.
О том, что у них будет ребенок, Любовь Николаевна сообщила тихо, стоя у комода и перебирая белье. Буднично. Она долго готовилась к этому разговору, и слова были давно отрепетированы. Говорила, не сбиваясь, боялась, что он перебьет, и тогда она растеряется. Не перебил. Стоял посреди комнаты и сдвинуться не мог. А потом тяжело опустился на кровать.
Любовь Николаевна видела все это в отражении зеркала, что висело на стене.
Петр Гордеевич сидел, и его глаза, часто холодные и цепкие, эти глаза дельца блестели.
– Счастье какое, Любушка, – наконец хрипло проговорил он.
Она присела рядом на краешек, чувствуя себя преступницей, но отступать было некуда.
– Да, счастье, – отозвалась эхом.
Петр Гордеевич прижал жену к себе, крепко – не вырваться, и громко засмеялся:
– Ничего, заживем теперь! Вот теперь заживем!
И они зажили. По-новому.
Он был так счастлив, что баловал свою Любушку безмерно, боялся расстроить лишним словом и совсем не походил на того обстоятельного Петра Гордеевича с обманчиво-сонным взглядом, которого знали в городе. Любовь Николаевна безропотно принимала все и несла свою ношу греха, лжи и чувства вины. В верхнем ящике комода хранилась шкатулка, в которой лежала брошь Надеждина и открытка. Открытку Любовь Николаевна купила, повинуясь порыву, как только сошла с поезда в Воздвиженске. В конце перрона стоял кондуктор. К его сумке были прикреплены несколько фотографических открыток с видами города. Сувенир для гостей. Она бы прошла мимо, но на одной из карточек увидела городской сад, тот самый. И кусты цветущей сирени. Любовь Николаевна остановилась. Снова начинал накрапывать мелкий дождь, как накануне в Москве, и следовало спешить. Но она стояла, смотрела на снимок, на пышные гроздья, видневшуюся вдали колокольню и не могла ступить и шага. Над фотографией крупными буквами стояло название города: Воздвиженскъ. А перед глазами – Москва, темная улица, ее холодные пальцы, его горячие губы.
