Человек, о котором пойдет здесь речь, очень близок мне: этот человек — я сам. Мне сорок шесть лет, я уже больше двух месяцев прикован к больничной койке, — врачи, правда, говорят, что кризис миновал, — и с утра до вечера мне теперь нечего делать, кроме как вспоминать. Каждый день, но на час, не больше, меня навещают жена и сын, читать надоело, а сосед по палате еще в слишком тяжелом состоянии и почти все время или спит, или молчит.
Возможно, не лишним будет также сказать, что я работаю в одном крупном учреждении, я кандидат технических наук и, говорят, довольно основательно знаю свое дело. Люди относятся ко мне, как правило, неплохо, я к ним тоже, но за пределами службы я нелюдим. Это не сознательно выбранная позиция: так сложилась жизнь.
На корме тоже не было никого. Русанов облокотился на мокрые поручни и стал вглядываться в берег, ища какой-нибудь огонек. Дождь доставал его и здесь, ветер трепал волосы, глаза заметала мелкая водяная пыль. Ровно стучала машина: от ее равнодушного гула становилось еще пустыннее и тянуло вниз, вовнутрь, к теплу и людям.
«Куда, черт, несет меня и за какой, собственно говоря, надобностью? — думал Русанов. — А может, зря, может, вовсе и не нужно было отрываться, нужно было просто отлежаться и перетерпеть? Втиснусь ли я в здешний мир или так и останусь вне его?.. А если не получится — что тогда?»
Русанову этой весной исполнилось двадцать четыре года, однако он успел уже кончить институт, отрастить бороду и разойтись с женой.
Это началось месяца три-четыре назад — то, что произошло… У жены были отсутствующие глаза всякий раз, когда они говорили о «том» человеке. Он был много старше Русанова и, наверное, умнее его… Потом пришел день, все взорвалось разом, и безобразная, слепая ненависть, копившаяся в ней, выплеснулась наружу. Последние ее слова были: «Да кому ты такой нужен, размазня?!» Потом потянулись тягучие дни — пустота, отупение, бесплодные попытки все забыть, начать другую, новую жизнь… И сейчас же откуда-то — как будто они только этого и ждали — посыпались неудачи, нелепые неудачи: на работе, на улице, в гостях — везде. Почему? Кто его знает, почему. Все вокруг толкало к одному — сбежать, уехать, забиться в любую глушь, любую дыру, только бы не оставаться в этих стенах, не идти по этой улице, не наталкиваться на каждом шагу на вещи, одно прикосновение к которым вызывало боль.
