Да, все это так… Все это так, конечно… Один вот только вопрос… А выдержишь ли, Александр Иваныч? Выдержишь?.. Выдержу… И это выдержу… Я все выдержу… Мне недолго осталось… Я все выдержу, клянусь…
Прозвенел звонок. Пора было уходить, Горт собрал книги стопкой, протер платком запотевшие отчего-то очки, но перед тем как окончательно подняться, все же задержался взглядом на верхнем листке блокнота, так и пролежавшего без дела весь вечер у него перед глазами. На листке, как и несколько часов назад, было написано только два слова — те самые «засыпая» и «заметая», о которые он споткнулся еще вчера и дальше которых потом так и не пошел… Да, пропал вечер. Пропал… А впрочем, может быть, и не пропал… Нет, «засыпая» все-таки точнее. Давай-ка, брат, это «заметая», чтобы больше уж не возвращаться к данному вопросу, зачеркнем… Так все-таки хоть какой-нибудь, а результат… А? Как ты считаешь? Ведь есть же результат? Есть, конечно, есть… Скромный, конечно. Но все же уже кое-что.
Когда он спускался вниз по мраморной лестнице, кто-то попрощался с ним, и опять он не успел сообразить — кто. Но на самой нижней ступеньке лестницы, уже почти перед контролем, его вдруг осенило: Леля! И поздоровалась тогда, в начале вечера, с ним на лестнице тоже она. А он и тогда, и сейчас даже ответить-то толком не успел… Ах ты, Господи! Дожил, нечего сказать. Позор!.. Конечно, они давно уже редко общались друг с другом: так, подойдет иногда к ее столу, когда она дежурит, поговорят немного о разных пустяках, или же она, проходя по залу, где он сидит, приостановится у него за спиной, положит ему руку на плечо, улыбнется, спросит, как дела… Что ж… Что было — то было. У нее теперь муж, семья, и, судя по тому, как она выглядит в свои почти пятьдесят, ей неплохо живется… Но такого, чтобы он не заметил ее, не поздоровался? Нет, этого еще не было никогда… Ах, нехорошо, Александр Иваныч, нехорошо… Совсем, нехорошо… И никакое это не оправдание — задумался, заботы, дела…
Пока он сидел в библиотеке, похолодало. Моховая и Манеж были покрыты свежим, только что выпавшим снегом, до того чистым, что на него больно было даже и смотреть. Лишь черные следы от машин, пересекавшие Манежную площадь из конца в конец, говорили о том, что асфальт под снегом еще мокрый, что зима еще как следует не легла, что только начинался декабрь. Всю дорогу, пока он шел от Моховой до своей Неглинной, снег продолжал идти — густо, хлопьями, медленно кружась и оседая на спинах прохожих, на лицах, на изогнутых длинношеих фонарях…
