Пёрышко ходил по этой чудной кузне, светил факелом, разглядывал. Потом положил на наковальню тяжелый сверток и сказал:
— Завтра попробую. Отвезти тебя обратно, Кремень?
Дверг вместо ответа трижды стукнул по стене — звякнули золотые обручья, стукнул об камень тусклый перстень. Тень на стене стала глубже, чернее, дверг шагнул в нее — и исчез. Хёрвард осторожно потрогал то место — камень и камень, нетронутая скала.
Сумерки сгустились в темноту. Было тихо, только шумел ветер в скалах и верхушках сосен, да шумело море. Хёрварду было не по себе без оружия под рукой — не считать же оружием один нож. Из скалы неподалеку бил родник, Хёрвард сходил к нему и принес воды в покривившемся ведре. Пёрышко тем временем развел огонь в очаге и сидел на лавке, свесив руки между колен. Хёрвард сел рядом с ним и задал вопрос, который мучил его всю дорогу:
— Если она умеет отводить глаза, то почему она не отвела мне? Показалась бы красавицей — и все.
— Ну да, — фыркнул Пёрышко. — А потом наутро после свадьбы ты бы проснулся и увидел ее рядом с собой.
— Ага, и помер бы с перепугу, — засмеялся Хёрвард. — Нет, правда, почему?
— Ты вот думаешь, что она уродина, а отведет глаза и покажется тебе красавицей. А ты не думал, что она отводит глаза, когда кажется уродиной?
Хёрвард открыл рот. Закрыл. И так и не придумал, что сказать.
Хёрвард слизнул с губы соленый пот и налег на рычаг, раздувающий мехи. Пламя в странном Вёлундовом горне уже ревело, жарко было, как в Муспелльхейме. Про себя Хёрвард проклинал хитрого дверга самыми черными проклятиями, но понимал, что сам вделся в это дело — никто не заставлял его предлагать помощь и браться за мехи, подносить горючий камень, терпеть жару и боль в мышцах. Счет времени Хёрвард давно потерял, и на ногах его держала только гордость.
Снаружи пролетел день, солнце утонуло в море — и только тогда его сменила Колокольчик. Она вышла из каменной стены, поставила у очага здоровенный узел, от которого сытно пахло съестным, и перехватила рычаг. Пёрышко, если и заметил это, то вида не подал.
Хёрвард напился воды, зачерпнув ковшиком из кадки, которую сам же утром и наполнил, натаскав воды из ледяного ключа, остаток вылил за шиворот и плеснул на лицо.
Пёрышко продолжал ковать, словно и не заметил перемены, разве что покрикивать перестал, видно, Колокольчик поддавала жару как нужно.
— Иди поешь, — сказала Колокольчик Хёрварду. — Вон, на столе лежит, матушка велела отнесть.
