Это был год Паломничества.
Я вернулся домой на время — рабочий контракт закончился, оставаться на Эвиге или принять приглашение в миры Метрополии я пока не решил. Дома все было так, как бывает, когда возвращаешься взрослым туда, где был последний раз юношей — все казалось меньше, чем помнилось, родители выглядели старше, чем по телетакту. Я проводил время с отцом в саду, ходил с матерью в Парк гулять, потом отвез ее в Инталь, погостить у тетки, играл на клавинете — удивительно, как быстро руки вспомнили этот навык, и ноты, оказывается, никуда не исчезли из моей головы. Конечно, в пальцах уже не было той гибкости, как раньше, но все же когда извлекаешь звук из инструмента пусть даже деревянными и растренированными пальцами, — это особое ощущение.
Я перебрал свои детские архивы — мать сохранила их, не тронув ни листочка. Наверное, она даже не заглядывала в эти папки, иначе нашла бы эти переписанные от руки ноты. Я переписал эту пьесу у одноклассницы под обещание никогда и никому не говорить, откуда взял. Я играл пьесу всегда для себя, чтобы никто больше не слышал. Тайна прибавляла очарования, и этот хрустальный, чистый звук был только для меня. Теперь я нашел ее, но сыграть с ходу не смог. Надо было поупражняться, прежде чем ее играть. Надо ли говорить, что и сейчас я соблюдал то странное условие, которое Вилья поставила мне — чтобы никто, кроме меня, не знал…
Семья Вильи уехала из нашего городка, когда мы заканчивали школу. Не просто уехали, а покинули планету. Их быстро забыли, и даже мой школьный приятель Саррата, с которым я встретился пару дней назад, не сумел вспомнить Вилью. Хотя остальных он всех помнил.
Словом, я отдыхал среди добросердечных людей, любовался садами, которые разрослись еще сильнее, и наслаждался музыкой, пока однажды вечером отец не вернулся со службы уставшим и злым. Я приготовил ужин, заварил импортный тинд, который он любил. Вдохнув душистый пар, поднимавшийся над чашкой, отец сказал:
— Завтра начнется.
— Что? — спросил я.
— Ты забыл? Паломничество. ОНИ придут.
Я словно ухнул на с крутой горы на снегокате. В груди стало пусто. Я забыл, я правда забыл! И приехал домой как раз в год Паломничества.
Отец командовал полицейским отрядом последний год перед выходом в отставку, и надо же, это оказался год Паломничества! Он допил тинд и пошел к себе. Проходя мимо меня, он на мгновение положил мне руку на плечо.
Ночь я спал беспокойно. Утром отец ушел на службу, а я сел к клавинету. Я играл и играл, стараясь отогнать мысли о Паломничестве, и вдруг понял, что рядом кто-то есть. Я обернулся. Они стояли за окном. В саду. Пожилой мужчина с длинными белыми волосами, в странной одежде, женщина — ее волосы были убраны под хитро повязанный платок, длинное пестрое платье переливалось, как камешки в ручье под струями воды. И еще дети. Я не смог их сосчитать — пять или шесть, старшей девочке лет пятнадцать, ее волосы были внезапно яркими, как медь. Они смотрели на меня темными, мерцающими глазами.
