Старушка хотела еще что-то сказать, но потом, вероятно, передумала и показала на дверь.
— Они все там…
В ее голосе прозвучали довольно странные нотки: она по-прежнему оставалась экономкой и не была посвящена во все дела этого дома. Я нежно похлопал Анни но плечу, нажал на обе ручки двустворчатой двери и распахнул ее.
На какой-то миг меня охватило неприятное чувство, которое всегда овладевает человеком, когда он догадывается, что должно произойти и что он увидит.
Я как бы наперед знал, что дядюшка Майлс будет наверняка сидеть в своих бриджах в кресле и выслушивать очередную ложь Руди. Не раз я представлял себе эту сцену порою случавшимися ночными бессонницами накануне нынешнего возвращения в «лоно семьи». Я живо припоминал и то, как дядюшкин прислужник Макколей не любил лупцевать меня, даже за явные провинности, но он получал приказы от Майлса и подневольно выполнял их, зная, что и ему будет нагоняй, не сделай он этого. Если бы мой отец был жив, он бы здорово отдубасил своего осла- братца за подобные приказы, в этом я ничуть не сомневался. Но старик мой умер. Ему крупно не повезло. Однажды он пошел помогать своему племяннику Руди, который угодил в скверную историю, и вот отец промок под холодным осенним ливнем, схватил воспаление легких — и через неделю его не стало.
Впрочем, сейчас все выглядело не совсем так, как 23 года назад. Дядюшка Майлс превратился в худого безобразного старика. Он сидел с непроницаемым выражением на лице за письменным столом, и в то же время его физиономия внушала страх и выражала угрозу. Вместе с ним в комнате находились Руди и Тедди, на которых устрашающий взгляд старика, вероятно, не производил должного впечатления. Они тоже здорово полысели за эти годы, а лица их, как и раньше, были прыщавььми, невзрачными и вообще имели довольно глуповатый вид.
Тедди, бывший всегда более тихим и незаметным, и на этот раз примостился в уголке, в то время как Руди надменно стоял посредине комнаты, нервно водя языком и заносчиво подбоченясь.
Кроме моих двоюродных братьев и дядюшки Майлса в комнате находились еще трое мужчин. Одного из них я не знал. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, немного угловатый, с густыми черными волосами, как у женщины, но с лицом мужественным и довольно красивым.
Двое других были мне знакомы. Одного звали Карл Матто, другого — Попей Гейдж. Они были людьми из гак называемого чикагского синдиката, и у обоих на физиономиях было написано, что создавшаяся ситуация им явно не по душе.
