ночь. Я растворился в ночи, в ее дожде, огнях, отражениях. Все в этом городе так близко касалось меня лично, будто прямо на меня и пошито, и я носил этот город, как плащ.
Я махнул рукой, останавливая такси, которое прощупывало себе путь парой фар, вскочил в него и назвал место, находящееся за два квартала от берлоги Мухи. Когда мы проезжали Парамаупт-билдинг, я взглянул на часы. Было начало первого.
Дождь снова усилился, крепко колотя по капоту машины. Стеклоочистители трудились с идиотским упорством, гребя и гребя своими клешнями, будто торопясь выплыть из сумасшедшего ливня. Когда мы остановились, я расплатился с водителем, вышел и подождал, пока он уедет. Остаток пути я проделал в полном одиночестве.
Подъезжать прямо к дому Мухи было бы слишком шумно и слишком заметно для всякого, кто в этот час может оказаться на улице. Осторожность и еще раз осторожность. Сейчас я нуждаюсь в ней как никогда.
Жилище Мухи располагалось в одной из полуподвальных комнат особняка, сдаваемого внаем по умеренным ценам. Безобразная местность, ровесница Нью-Йорка. Дома, гнилыми зубами торчащие в челюсти города, машины, припаркованные впритык друг к другу вдоль обочины, повсюду громоздящиеся кучи всякого хлама. Те, другие, владельцы дорогостоящих авто, захватывали под парковку любой клочок свободной земли, сооружая закрытые стоянки, чистенькие, как прихожие благопристойных квартир. А эти, паркующиеся здесь, счастливы бывают уж тем, что поутру застали все свои колеса на месте, так что могли сразу сесть и поехать.
От места высадки из такси до нужного дома я шел по противоположной стороне улицы. Затем, изображая из себя ходячую мишень, на виду у любого окна и чердака, пересек улицу и немного вернулся назад. Впрочем, времени для выцеливания и пристрелки у них было не так уж много; едва достигнув здания, я в два прыжка перелетел лестницу, скрылся в тени подъездной ниши, толкнул первую, решетчатую дверь и прислушался. Но шум дождя заглушал все остальные звуки. Вторую дверь открыли до меня и даже приперли кирпичом, чтобы не закрывалась.
Держа наготове 45-и калибр, я вошел и, продвигаясь на ощупь, приблизился к дверям Мухи. Так осторожно, как только возможно, я повернул дверную ручку, мягко подтолкнул дверь локтем, придерживая ее, пока она не уперлась во что-то внутри помещения. Единственный свет проникал в комнату от окна, от уличных фонарей, чьи слабые бледно-желтые отсветы едва просачивались сквозь дождь и грязное оконное стекло.
