— Этот Голубь, он ненормальный. Он… извращенец. Что он только вытворял со мной…
— Лайза, если не хочешь, не рассказывай.
— Со мной никогда такого не было, хотя некоторые и пытались… изнасиловать меня. Он сделал это…
— Лайза, успокойся.
Она взглянула, и я увидел, как безнадежно тускнеют ее глаза.
— Они причинили мне боль. А Стэн смеялся и смеялся. Он говорил, что это я помогла тебе уйти… Ну, из-за того, что мы с тобой когда-то были знакомы. Так оно и есть…
Как марионетка на веревочках, она подняла руку и запустила пальцы в волосы. Улыбка коснулась уголков ее губ, она продолжала:
— Я убыо этого подонка в один прекрасный день. В один прекрасный день. Да, это будет замечательно.
Я обратил внимание на какую-то странную монотонность ее голоса и только теперь сообразил, что она мертвецки пьяна. Постоянная практика опорожнения бутылок и необыкновенно сильный организм обеспечивали ей способность поддерживать видимость трезвости, даже когда она почти теряла рассудок. Ее постоянный страх, скрываемый сначала, теперь вылезал наружу.
— Где Муха, Лайза? — спросил я как можно более осторожно.
Взгляд ее мало-помалу возвратился ко мне.
— Муха хороший. Он всегда предупреждает меня… Го- ворит, когда Стэн… когда он меня ищет, и я успеваю смыться. Когда я совсем подыхала… он вызвал врача. Да, да! Он потом ухаживал за мной целую неделю.
— И сколько ты платила ему, Лайза?
— Это… Разве это важно? — Ее улыбка была безучастной.
— Муха не лучше остальных, малышка. Скажи, где он?
— Ты… пришел искать его?
— Нет, — я наклонился к ней, чтобы привлечь ее внимание. — Он кое-что взял у меня. Так я хочу это вернуть.
Она нахмурилась, усиленно что-то припоминая, потом помрачнела и сказала:
— Да ты… ты свихнулся, Ирландец… Гоняешься за таким хламом… Ты ведь можешь купить себе сколько хочешь этого в любое время.
— Нет, я не свихнулся, крошка. Я ищу капсулу, которую взял Муха. Где она у него?
— Он нуждается в этом.
Ее лицо выражало явное презрение ко мне, и я не знал, как переломить это. Я просто сказал:
— Там не героин, Лайза, а сахарная пудра. Ничего, кроме лишних забот, он не получит, держа у себя эту штуковину.
Нет, не о Мухе она заботилась. Просто этот хлипкий паренек, жалкое создание, сломанное существо, был таким же, как она сама. Двое несчастных детей, цепляющихся друг за друга и друг друга жалеющих, потому что им жалко самих себя, люди в одиночном окопе, задыхающиеся и готовые в любой момент умереть страшной смертью.
