И только в городе Щорсе, где я побывал дважды, местные евреи не стали переводить эти казенные слова, а взяли из Библии: «Все прощается, пролившим невинную кровь не простится никогда». Вернувшись в Москву, я сказал Тане: «У меня есть конец романа».
ВОЛКОВ: Вы понимали, что вступаете на минное поле? Ведь это было время, когда антисемитизм в Советском Союзе уже, что называется, забронзовел — он стал практически официальной линией.
РЫБАКОВ: Я скажу вам так, Соломон, государственный антисемитизм у нас ввел Сталин. Но и при Брежневе государственный антисемитизм сохранился, он только принял другие формы. Брежнев не собирался депортировать евреев на Дальний Восток, Сталин просто вовремя умер, не успев продолжить дело Гитлера. Брежнев не устраивал суда над «космополитами», не сажал врачей — «убийц в белых халатах». При Брежневе боролись с сионизмом, и евреи рассматривались как потенциальные эмигранты, готовые не сегодня завтра поменять родину на Израиль. Отсюда всякие ограничения при приеме на работу, при поступлении в высшие учебные заведения. Вы же помните все это. Так что вы правы — я не в лучшее время сел писать роман о евреях, да к тому же назвал его «Рахиль».
ВОЛКОВ: Почему вы решили строить роман как повествование от первого лица? Ведь это усложняет нарративную задачу, правда?
РЫБАКОВ: Мне казалось, иначе писать этот роман было нельзя. Рассказчик придавал роману убедительность, достоверность. Я с вами согласен: писать от первого лица всегда труднее. Но у меня уже была найдена интонация. Когда пишешь от первого лица, самое главное найти достоверную интонацию, которая бы соответствовала образу героя. Я передал ему интонацию тети Ани, кое-где что-то подкорректировав.
ВОЛКОВ: Что именно? Мне просто интересно.
РЫБАКОВ: Я учитывал его возраст, он был выдержанный человек, многое уже повидал в жизни — это я имел в виду под словом «подкорректировать». Кроме того, открыв роман, вы сразу догадываетесь, к какой национальности принадлежит рассказчик. Но тут очень важно было соблюсти меру. Интонацию я нашел, и читатель решил, что рассказчик — это я сам. Таню спрашивали на работе: «А что, Анатолий был сапожником?» — «Нет», — отвечала она. «А откуда же он тогда так хорошо знает сапожное дело?» Не верили. И Таня снова повторяла: «Анатолий работал шофером, был учителем западных танцев, это зависело от того города, в котором он жил в тот момент, но сапожником он не был никогда». И в читательских письмах тоже звучала уверенность, что рассказчик — это я и роман автобиографичен.
