Поболтали, посмеялись, тетя Аня тоже выпила рюмку водки за здоровье дочери, и мы втроем перешли в ее комнату.
— Вот что, — начал я прямо с порога, — завтра утром я приеду к тебе с магнитофоном, и ты мне расскажешь о нашей семье, о дедушке, бабушке, как они поженились, о наших соседях, о близких нашей семье людях и так далее. Договорились?
Она забеспокоилась:
— А при нем, твоем магнитофоне, можно будет говорить? (Смеется.)
— Конечно, — уверил я ее, — я записываю только для себя и для Тани, она мой редактор.
За месяц тетя Аня наговорила восемь кассет. Это был клад. Я узнал не только историю нашей семьи, но и истории семей близких нам и далеких, со всеми перипетиями их жизни. И в эту среду я поместил моих героев — Рахиль и Иакова, дав им библейские имена и вынеся цитату из Библии в эпиграф: «И служил Иаков за Рахиль семь лет, и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее».
Новелла о любви превращалась у меня в семейную хронику.
ВОЛКОВ: Я как раз хотел спросить вас: насколько ситуация в «Тяжелом песке» соответствовала жизненным реалиям? К примеру: откуда взялся там сапожник? Это ваш дедушка?
РЫБАКОВ (смеется): Нет, мой дедушка не был сапожником. У него была москательная лавка. Когда кончился НЭП, лавку опечатали, это тетя Аня мне рассказала, я этого не знал. У дедушки моего, кстати, был хороший дом, там находился, а может, и до сих пор находится горсовет.
ВОЛКОВ: Хорошо, кассеты с записями рассказов тети Ани, потом ваши собственные воспоминания о Сновске. А на что вы опирались, когда писали о еврейском гетто?
РЫБАКОВ: Я вам назову два основных источника: это стенограммы Нюрнбергского процесса и номера подпольного журнала «Евреи в СССР». Мне их доставала моя приятельница — литературный критик Сарра Бабенышева, друг Льва Копелева, она тогда тоже жила в Переделкино, а сейчас живет в Бостоне.
В Щорсе не было гетто. Но когда я писал «Тяжелый песок», то часто ездил в Белоруссию: там снимались телевизионные фильмы по моим детским книгам. Был в Минске, в других городах, где при немцах были гетто. Нам с Таней показывали в Вильнюсе улицы, отведенные под гетто, а потом мы поехали в знаменитые Понары, это под Вильнюсом, где были уничтожены десятки тысяч евреев. Страшная картина, скажу вам, Соломон, эта огромная яма в Понарах. Я был и в Освенциме, и в Тремблинке, но та яма до сих пор живет в моей памяти.
ВОЛКОВ: Вы не пользовались материалами из советских архивов?
РЫБАКОВ: Какие архивы, Соломон?! Вспомните, какие это были годы! Антисемитские книги и брошюры продаются на каждом углу, и в то же время нигде никаких упоминаний о катастрофе европейского еврейства. В местах массовых захоронений евреев, именно евреев, одна и та же надпись на обелисках: «Вечная память жертвам немецко-фашистских захватчиков».
