Через три недели ранний звонок мне на работу. Голос веселый: разрешили выйти на улицу. Можем ли мы встретиться часа в три возле писчебумажного магазина на Дорогомиловской улице? Это недалеко от его дома.
— Можем, можем, — говорю радостно, — какое счастье, что ты звонишь!
Прихожу пораньше — грязь, лужи, остатки снега: февраль на дворе. Смотрю, из писчебумажного выходят с рулонами туалетной бумаги. Неужели и мне повезет! Глянула на часы — у меня еще десять минут. Подбегаю к прилавку, дают по шесть рулонов, нанизывают их на веревку, завязывают ее, выглядит, как ожерелье, накидываю его на плечо.
Толя подходит, закрывает лицо руками: «И это называется — девушка пришла на свидание. Тебе не стыдно?» Оправдываюсь: «Толечка, такая редкость, не могла удержаться». — «Да я шучу…» Настроен лирически. Мы идем тихими переулками, он останавливается, долго смотрит мне в глаза: «Таня, теперь я знаю, что такое любовь, и сумею об этом написать…»
Рыбакова и Старикову вызывают на телевидение, в Детскую редакцию, хотят провести прямой диалог «Писатель — критик».
Екатерина Васильевна Старикова была «записным» Толиным критиком — она и книгу выпустила о Рыбакове, не говоря уже о статьях. Я не была с ней тогда знакома, так же как не была знакома с ее мужем — Соломоном Аптом, выдающимся переводчиком с немецкого. Толя познакомил нас позже.
И вот засветился экран. Старикова выглядела замечательно. Статная, высокая, с красивым русским лицом, ей бы играть в кино королев, в крайнем случае первых фрейлин, но, судя по той передаче с ее неурядицами, она правильно выбрала иную профессию.
Заставка. Передача идет прямо в эфир, без всяких вставок и вырезок.
Улыбающаяся ведущая представляет гостей.
Старикова: Анатолий Максимович, я хотела вас спросить…
Отчего-то вдруг прерывается эфир, возникает заставка.
— Ведущая в панике, — рассказывал Рыбаков.
— У нас на счету минуты, просто минуты. Екатерина Васильевна, дорогая, сосредоточьтесь, здесь не Лондон, не Би-Би-Си. Это Москва! Здесь нет Анатолия Максимовича, перед вами Анатолий Наумович!
Второй вариант. Первые три фразы обходятся благополучно. На третьей из уст Стариковой снова вылетает отчество Гольдберга.
Опять заставка. И крупным планом лицо Рыбакова. Третий, последний вариант. Наконец все хорошо. Остаются две последние фразы. «Не сорвись, не сорвись», — молит про себя ведущая. Старикова, улыбаясь, благодарит Рыбакова за беседу: «Спасибо, дорогой Анатолий Максимович, все было необыкновенно интересно!»
