Едем в Измайлово, хочу Толе показать, где проходила «Выставка на открытом воздухе» — так ее назвали художники-авангардисты, которых за две недели до того разогнали бульдозерами на пустыре в Беляево.
Мы не виделись целое лето: я с Ирочкой уехала к Евгении Самойловне в Оттепя, в Эстонию, она сняла нам комнату у смотрителя трамплина. А где был Толя, я не помню. Кажется, он захватил с собой сына, и они улетели в Баку на «Неделю детской книги». В Баку Толя надеялся собрать кое-какие материалы для «Детей Арбата», хотел побывать и в Баиловской тюрьме, посмотреть на камеру, где сидел Сталин. А потом, наверное, оставался на даче.
— С кем была на выставке?
— С Евтушенками. Народу тьма, прямо толпы шли от метро, и мы в конце концов Женю потеряли, но я увидела там своего племянника Мишу Одноралова, он привез в Измайлово две картины, одна называлась «Бутылка и икона». Стена — к ней прислонена икона и рядом бутылка. (С Мишей Толя познакомился позже в Нью-Йорке, куда он эмигрировал с двумя дочками, женой и несколькими приятелями-художниками.)
Бродим по парку, взявшись за руки, останавливаемся, смотрим друг на друга, улыбаемся друг другу — как же долго мы не виделись!
И снова осень, зима, Толя снова живет в Переделкине, и нет такого телефона-автомата, который бы я обошла стороной.
— Но иногда телефон портится, — говорит Толя и смотрит на меня. Мы сидим у нашей общей любимой подруги — отмечаем рождение внучки, дочки того самого Сережи, который признавался нам в любви в Коктебеле. — Телефон портится, и я свободен, — подмигивает Сереже, — не надо бежать домой к шести, когда мадам уходит с работы, не надо торопиться, можно посидеть в Доме творчества лишний часок, можно посмотреть у них какой-нибудь фильм. Свобода!
— Ах ты, бедняга, — улыбаюсь ему, — вытащи шнур из розетки, когда телефон починят, и все дела! А люди будут говорить: «Бедный Рыбаков, как долго у него телефон не работает!»
Звонит: «Хочу тебя видеть. Сейчас приеду в Москву, заедем в ювелирный магазин, что-нибудь тебе купим». — «Нет, у меня работы много». — «Ну, поедем пообедаем, честно говоря, мне эти столовские обеды в Доме творчества обрыдли». — «Обедать поедем, но не очень долго, мне надо будет вернуться в редакцию».
Не знаю, чем я его обидела. Спорили о чем-то. Кладет таблетку нитроглицерина под язык.
— Поезжай домой, — смотрю на него, — а я доеду на такси.
— Нет, я тебя отвезу.
Вечером в Переделкино телефон не отвечает. Прошу нашу общую любимую подругу позвонить ему домой. Жена говорит: «Врач уложил его в постель с острым сердечным приступом, и боюсь, что надолго. Подозревают предынфарктное состояние». Ничего себе: предынфарктное состояние! Даю зарок — никогда больше с ним не спорить.
