Лесное море | страница 60



— Ты прости, Павел…

Злорадство, и жадное любопытство, и грустная покорность слышны в голосе Алсуфьева:

— Вот теперь ты сам видишь… Значит, есть?

— Есть. Молись за меня. Или ты все еще меня ненавидишь?

Грусть берет верх над всеми остальными чувствами.

— Теперь это уже не имеет значения, Саша. Когда ты отошел в иной мир?

— В ночь святого Павла.

— Что, это очень страшно?

— Нисколько. На миг точно вихрь подхватывает тебя. Потом освобождение: тело отпадает. Похорони его, Павел.

— А где оно?

— Под Шуаньбао. Иди ущельем вдоль Муданьцзяна до фанзы Третьего Ю. Дальше тебя поведет жена Ю.

Алсуфьев пробует уклониться:

— Ю куда-то ушел. Я только что был у него.

— Он уже вернулся.

— Но у Ю нет жены. Он старик.

— Он сегодня женился. Похорони мое тело, Павел, и я дам тебе сокровища Дикого Барона. Разве я так тебе противен?

— Ах, Саша, я всегда тобой восхищался. Если и ненавидел, то скорее всего от зависти: ты был такой сильный человек, не знал сомнений, у тебя была цель в жизни.

— Будет она и у тебя. Я дам тебе сокровища Дикого Барона, для того чтобы ты мог заняться исследованиями, иметь лабораторию в Париже или Лондоне, чтобы ты расщепил атом, как мечтал всегда. Ты будешь зачинателем новой, счастливой эры. Похорони мое тело, Павел.

— Похороню.

— А на могиле я явлюсь тебе в прежнем своем воплощении и все тогда объясню.

— Что мне написать на твоей могиле?

— Правду: «Александр Багорный, полковник Красной Армии, примирившийся с богом…»

Взрыв смеха разорвал тишину. Неудержимого, жемчужного смеха, внезапного, как удар грома, как землетрясение.

Видение исчезло, мрак завихрился вокруг. Смятение, плач, отчаяние звучит в возгласах на всех языках — по-китайски, по-польски, по-русски.

— Горе, горе!

— Богиня смеется, земля заплачет!

— Очищения, очищения!

Чьи-то руки, как клещи, хватают Виктора и волокут куда-то. Вот он повис в воздухе, а под ним — чистилище. Смрад идет оттуда такой, что в голове мутится, и пышет адским жаром. Виктор чувствует, что тает, тает, как снеговик на солнце. Исчезают руки, ноги, туловище, голова. И вот уже он стал белым перистым облачком, плывущим высоко над залитой солнцем, равнодушной землей. Никто там не удивлен, никто даже не замечает его. Одна Тао, глядя в небо, говорит доктору прямо, без церемоний (ведь она в отце видит только товарища):

— А все-таки то, что вы с ним сделали, попросту свинство!

НА РАСПУТЬЕ

Облачко уже не белое, а розовое. Оно рассеивается розовыми перьями по небу, когда солнце встает из-за гор.