Крутой тропкой Виктор сошел на каменный порог, какое-то подобие плотины, к речке, через которую Ю перекинул две огромные ели. Речка, приток Муданьцзяна, узкой воронкой вливалась под этот мост и в облаках брызг, с грохотом, как водопад, летела вниз, на второй порог, оттуда на третий, а дальше разливалась уже спокойно по груде камней.
— Голубчик, — сказал Алсуфьев Виктору, когда тот вернулся с кувшином воды. — А не найдется ли здесь какой-нибудь жратвы?
Полулежа, он кивком головы указал на прикрытые дощечками колоды у стены.
Колоды эти были выдолблены внутри, и в них хранились запасы Третьего Ю: мука, бобы и гаолян. А на жерди, укрепленной под потолком, висели полти сушеного мяса, похожие на ремни, и связка чесноку.
— Amico mio! — воскликнул повеселевший Алсуфьев. — Поищи еще, авось найдешь и табак. Царствие небесное отдам за щепотку табаку!
Виктор обошел кан — лежанку пониже стола, занимавшую не менее половины фанзы. На кане ничего не было, кроме шкур, на которых лежал Алсуфьев, и низенькой табуретки, заменявшей обеденный стол. В углу были сложены сети, силки и капканы. На стене маленький алтарь — просто полочка, и на ней медная чашка для свеч, несколько этих коричневых свечек-палочек из бумажной массы, золотистый поясок с изречением Конфуция — и больше ничего.
— Увы, Павел Львович!
— Ну, ничего не поделаешь. Во всяком случае, огонь развести необходимо. Сверши, Витя, этот подвиг Прометея!
Через четверть часа Виктор, вернувшись с вязанкой хвороста и березовой корой на растопку (эти черные завитки, что появляются на березе там, где кора треснула, горят отлично, даже когда они сырые), увидел, что Алсуфьев сидит уже на краю кана и набивает табаком трубку с длинным и тонким чубушком.
— Где вы ее нашли?
— Над изголовьем. Меня вдруг осенило. Полез рукой за эту балку, пошарил — есть!
Не отрывая глаз от табачных крошек на своей ладони, он так бережно, как будто это были алмазы, пересыпал их в трубку из какого-то синего камня. Нижняя губа его жадно выпятилась, пальцы немного дрожали.
Услышав треск огнива, он поднял голову и принял от Виктора горящий кусок коры. Его глаза, темные, с козьим разрезом, светились благодарностью.
Затянулся глубоко, глотая упоительный табачный дым, и от наслаждения даже глаза закрыл.
— Эх, мне бы сейчас еще хоть полшарика!..
Он потер большим пальцем указательный, словно скатывая из мягкого коричневого теста сулящий блаженство шарик опиума.
Потом, очнувшись от задумчивости, посмотрел на Виктора, который разводил огонь, стоя на коленях у печки.
