Очкастый жандарм повернул его, толкнул вперед:
— Марш!
И Виктор пошел неверными шагами, еще не совсем опомнившись.
Но пока он спускался вниз, в подземелье, постепенно приходя в себя, в нем росла горечь и яростная обида на судьбу. Ведь оказала же она ему первую милость, он мог бы умереть без страха, в каком-то светлом экстазе, благодетельном, как наркоз, — и вдруг она подло насмеялась над ним, вернув к жизни. Скоро придется умирать вторично. И кто знает, не дрогнет ли он тогда? Ведь это так естественно — все живое страшится смерти и мечется от ужаса перед ней. Может, и он, Виктор, в последнюю минуту будет корчиться от страха и безумной муки — так же, как Зютек, на колу.
Он очутился снова в своей камере на самом дне тюрьмы, но теперь без проблеска надежды и без всяких желаний.
— Господи, благодарю тебя за твой щедрый дар, но не нужен он мне!
Да, он больше ни на что не надеялся, ничего не желал. Стеклянная гора рухнула и погребла его живьем среди обломков разбитой мечты о мести. Ничего не осталось. Раз он не способен рубить головы, его самого казнят. Это не более как вопрос времени. Кайматцу еще попробует сломить его психически, будет держать здесь под угрозой смерти, чтобы ослабить его сопротивление, а там — новое испытание. И если капитан ничего: не добьется, он взмахнет перчаткой — и тогда уж меч ударит не плашмя.
Виктор видел все это ясно и словно со стороны. Тот удар по затылку надорвал его жизнь. Он не жил теперь, а доживал. Догорающий, коптящий огонек… Поддерживать его было нечем, да и ни к чему.
Дни и ночи имели одну и ту же окраску, говорили с ним одним и тем же языком. Только когда приходил очкастый, он знал, что прошла еще неделя.
— Капитан Кайматцу спрашивает, не желаете ли вы чего-нибудь?
— Ничего. Пусть поскорее меня казнит.
Так ответил он в первый раз и во второй. Но вот как-то увидел он во сне мать. Она стояла с корзинкой под цветущей яблоней, похожей на белое облако, а он шел к ней через зеленый луг, то и дело проваливаясь в болото. Одну ногу вытащит, а другая уже увязла. И мать не могла его дождаться.
— Скорее, Витусь, скорее, не то у нас все яблоки бука съест.
И он не удивлялся — ведь яблоня была райская, на ней яблоки созревают уже во время цветения. Но он был тогда еще мал и слаб и панически боялся буки, который прятался где-то в их саду… Вот и Волчок учуял что-то и бросился к ним, с визгом поджав хвост.
— Мама, я боюсь!
— Чего? Ты же ел яблоки с этого дерева.
