Из коридора сюда проникало немного света. Камера имела только три стены, вместо четвертой — железная решетка, которая раздвигалась, как портьера.
Виктор перекатился с нар на пол, встал на ноги и держась за стену, дошел до решетки.
Маленькие лампочки едва-едва освещали тюремный коридор, надзирателя, расхаживавшего от одной обшитой железом двери к другой, «глазки» в дверях… Таких камер, как у Виктора, не было больше ни одной. В этой нише, отделенной от коридора лишь решеткой, на виду у всех сидел только он. Клетка для буйных и опасных!
— А, проснулся наконец, — сказал ему надзиратель. — Ты у меня смотри, тигр, держи лапы при себе! Я тебе не Долговой!
Он поправил пистолет на толстом заду и пошел дальше шагом укротителя.
В этой клетке Виктор пролежал несколько дней, кормили его одной чумизой и водой.
Утих шум в голове, понемногу затягивался корочкой рубец от нагайки, перерезавший щеку от виска до подбородка. Виктор подумал, что останется безобразный шрам на всю жизнь. Но тут же вспомнил: жизнь-то подходит к концу, так не все ли равно? Не до красоты уж теперь.
Однажды утром его повели на допрос.
Эта комната на втором этаже, была чище, и допрашивал его не сержант, а поручик — все-таки, можно сказать, больше чести.
Присутствовал и Средницкий, но здесь он сидел за машинкой очень прямо, подтянутый, и держался без тени прежней развязности.
— Переведите арестованному акт о смерти Долгового.
Средницкий, приняв от поручика бумагу, начал переводить Виктору на русский неуклюжие канцелярские фразы, из которых следовало, что сотрудник императорской полиции Никифор Долговой умер в военном госпитале 16 февраля 1942 года от тяжких увечий.
— Пусть подпишет, — сказал поручик.
Средницкий пододвинул Виктору бумагу, в которой было сказано, что он сознается в убийстве полицейского Никифора Долгового.
Виктор нацарапал: «Бить этого сукина сына бил, но умер ли он от этого, мне неизвестно. Иван Потапов».
Читая это, поручик жевал запавшими губами. Он был уже немолод — по возрасту мог бы быть полковником; похож на школьного учителя, преподающего какой-нибудь второстепенный предмет, например чистописание. По-русски, видимо, понимал, но говорить не хотел. Виктору показалось, что он поглядывает на него с некоторым уважением.
— Господин поручик жалеет тебя, учитывая твою молодость и некультурность, — переводил Средницкий тем же тоном декламатора, каким когда-то он, первый ученик, отвечал урок в классе. — Господину поручику было бы неприятно выжимать из тебя правду железом, огнем и водой. Но он будет вынужден это сделать, если ты вздумаешь лгать. Слушай внимательно, он задаст тебе два вопроса, и от того, как ты на них ответишь, зависит твоя жизнь.
