— Перестань, Кабарга. Я вчера нарочно присматривался к пани Мусе. По-моему, она искренне любит твоего отца. Да, да. Что можно понять в таких вещах?.. Не сердись и дай-ка мне лучше чего-нибудь поесть.
— Вот рыба, вот холодная гусятина… А может, ты бы всё-таки выпил чего-нибудь?
— Нет, спасибо. Водку терпеть не могу, меня мутит от одного ее запаха.
— А мне хочется выпить…
— Так пей.
— Что ж, и выпью!
Она налила себе большой бокал рубиновой жидкости — должно быть, вишнёвки.
— Жаль, что не могу с тобой чокнуться.
Виктор как раз в эту минуту поддел на вилку ломтик лососины.
— Почему не можешь? Твое здоровье! Пусть у тебя выпускные экзамены сойдут хорошо!
И он стукнул вилкой о ножку ее бокала. Тао подняла бокал к глазам:
— Спасибо. А тебя поздравляю с воскресением из мёртвых.
— Ага, и ты уже слышала!
— Все об этом говорят.
— Выходит, и я взлетел на воздух вроде Володыевского.
— Не знаю, почему ты говоришь об этом так язвительно. Все тебя считают героем.
— Неужели они так любят китайцев?
— Нет, просто ненавидят японцев. И когда услышат что кто-то отважился…
— Понимаю. А ты случайно не знаешь, откуда пошла эта легенда?
— Не знаю. Первый раз услышала ее от Лели.
— Кто это — Леля?
— Моя подруга, Леля Новак, ты ее, наверно, знал. А она слышала это от Средницкого.
«Ага, все от того же Средницкого», — подумал Виктор, вспомнив то, что Рысек говорил Манеку об этом человеке, и его предостережение: «Будь с ним осторожен».
Он хотел спросить у Тао, чем сейчас занимается Средницкий, но Тао в эту минуту вспомнила о рубцах и убежала на кухню.
Тао производила впечатление совсем взрослой, старше своих семнадцати лет. Очень уверенная в себе, она явно умничала и щеголяла цинизмом — должно быть, считала, что это модно и ей к лицу. Но с Виктором (сейчас он наконец понял, что именно его удивляло в поведении Тао) она держала себя так, как если бы они только вчера расстались в летнем лагере отряда имени королевы Ядвиги. С ним она оставалась все той же девочкой-подростком, обожающей своего инструктора, буйной и взбалмошной девчонкой с трудным характером для которой, как говорили все, единственным авторитетом был Виктор Доманевский.
Должно быть, решил Виктор, наше отношение к человеку иногда так глубоко в нас укореняется, что изменить его позднее уже невозможно. Вот таково же и его отношение к Коропке. За последние три года он, Виктор, пережил больше, чем Коропка за всю свою жизнь. Он гораздо зрелее своего старого учителя, и однако, встречаясь с ним, чувствует себя иногда по-прежнему мальчишкой и, несмотря на практическую беспомощность и смешные слабости учителя, не может в его присутствии внутренне выпрямиться, держать себя как равный с равным и вряд ли от этого когда-нибудь освободится.
