Было уже далеко за девять, когда Виктор поднялся по лестнице дома Ценгло, угнетенный целым днем одиночества и легендой о своей смерти, смерти героя, которого следует увековечить в бронзе.
За дверью скулил Волчок. Виктор постучал, и ему открыла Тао.
— Ах, Витек! Ты хоть бы предупредил, что уходишь на весь день.
— Я думал, что в этой сутолоке мое отсутствие не будет замечено.
— Как тебе не стыдно! Мы боялись, что с тобой что-то случилось. А Волчок совсем ошалел. Я не могла его унять — он страшно выл и повсюду тебя искал.
— Правильно, я бы на его месте вел себя так же. Ах ты негодная псина!
Он погладил прыгавшего от радости Волчка и, сбивая снег с валенок, пояснил:
— Мне нужно было найти покупателя моих соболей. А потом вздумалось зайти в кино и вообще побродить по городу.
— И ты, конечно, не обедал?
— Не делай таких страшных глаз, Тао. Я не привык обедать каждый день и, уж во всяком случае, в определенный час.
В столовой еще не все было убрано после парадного обеда. Гости, видимо, только недавно разошлись, и, когда Виктор постучал, Тао наводила здесь порядок.
— Что за дикая идея — отпускать прислугу в Новый год! — возмущалась она расчищая ему место за столом. — Для отца это высокий принцип а для меня…
— Ничего ничего. Тебе полезно. Хоть раз в год поработаешь физически.
— Тебе легко говорить… Ну, садись.
Она придвинула ему кресло отца.
— Можешь вообразить, что ты сегодня «кололь».
— Что такое?
— Это Войтусь так говорит, сынишка папиного фельдшера — Малиновского. Чудный малыш! Спрашиваю у него: «Как поживаешь, Войтек?», совсем забыв, что в этот день он именинник. А он: «Сегодня я кололь и буду пить из чашки!» Слышал бы ты, с какой гордостью он это заявил! А ты что будешь пить? Коньяк, водку? Из рюмки или, может, из чашки, как Войтусь?
— Спасибо. Я, как говорит наш Коропка, не выношу этой вонючей гадости.
— А вчера небось пил? Ведь ты был с ними у… той особы!
Виктору не понравился ее пренебрежительный тон и гримаса отвращения.
— Был. Мария Петровна — женщина очень славная. Она…
— Очаровательна, да?
Виктор спокойно выдержал злой взгляд ее потемневших глаз.
— Да, очаровательна. И я не удивляюсь твоему старику. А ты, Кабарга, не злись. Любовь, говорят, чувство неземное, это тебе не фунт изюму!
— Что отец одурел на старости лет — это еще понятно. Он всегда был слаб и доверчив, и женщины этим пользовались. Но ты, ты-то как можешь верить в любовь за трехкомнатную квартиру с прислугой и полное содержание? Живет без всяких обязанностей, только ради своего удовольствия и удобств. Для этого она завела старого любовника! Высосет из него все и бросит! Такая любовь — грязь, мерзость, хуже уличной… — Тао даже задохнулась от волнения и умолкла.
