— Тебе во что налить?
Ценгло покосился на подставленные ему на выбор стакан и рюмку и ответил примирительно:
— Как и всем, в рюмку. И пусть она в самом деле сегодня будет последняя.
Он постепенно успокаивался. Муся отерла ему потный лоб и на миг задержала пальцы на его опущенных веках.
Теперь и горничная подсела к столу. Чужие ушли, остались только свои, и она из горничной стала тем, чем на самом деле была в этом доме.
— Ему хорошо, — сказала она Коропке, указывая на доктора. — Ловко устроился мудрец.
— Философ. Одна борода чего стоит!
— Ну скажи ты мне, Ольга Ивановна, — промолвил Ценгло, не открывая глаз. — Не могли мы разве встретиться двадцать лет назад и жить счастливо втроем?
— Двадцать лет назад мы бы на тебя и не взглянули, слон ты этакий! Мусеньке тогда было только три года. Я, правда, была постарше тебя, но… тогда ты считал бы себя счастливым, если бы достал билет на выступление Львовой!
— Нет, не хотела бы я жить с ним двадцать лет назад, — вмешалась Муся. — Он бы мне каждый день изменял.
— Святая правда, — признал Ценгло и, вдруг открыв глаза, удивленно посмотрел на друга. — Веришь ли, Лешек, вот уже год я веду такой примерный образ жизни, что даже страх иной раз берет: уж не склероз ли это?
— Ну, довольно, Казимир Эдуардович, повеселился и будет, — оборвала его Львова и встала. — Завтра у тебя трудный день. У нас ночуешь или у себя?
— Нет, разумеется, у себя, — поспешил ответить доктор, подстегнутый какой-то тайной мыслью. — Действительно пора. Придется тебе, Ваня, переночевать у меня дома, а утром, прежде чем начнется весь этот кавардак, мы поговорим о пантах и обо всем остальном…
Прощаясь с Виктором, Муся выразила сожаление, что им не удалось сегодня поговорить как следует. И просила заглянуть опять, когда будет время и охота.
— Мы обе будем вам рады.
— Только смотри, не испорти мне его! — вторично предостерег ее доктор.
— Ты опять?
При этом намеке на что-то происшедшее между ними Ценгло театрально вздохнул:
— Не могу. Мой цинизм этого не допускает. Быть может, в мой смертный час, как ты предсказывала…
— Я предпочла бы, чтобы это было при жизни.
Эти слова, сказанные с легкой горечью, и фигура задумавшейся «одалиски» в ярко освешенной передней — таково было последнее впечатление Виктора в этом доме.
Они сошли вниз впотьмах. Доктор шел последний, светя им сверху фонариком. Коропка где-то ниже спускался с грохотом, и слышен был его заунывный голос:
— Ощупываем стены, как слепые, ощупью ходим, как безглазые…
