— Как вы могли такое сказать, Мария Петровна! Вы отлично знаете, что я вас уважаю, преклоняюсь перед вами…
Она протянула ему обе руки.
— Ну, ну, извините, Лех Станиславович. Знаю, конечно, знаю. Но я стала такая злая…
— Нервы.
— Нет. Жизнь нелепо складывается…
За ними вдруг раздался умильный голос Леймана:
— Позвольте вас поблагодарить, милостивая пани, за чудесный вечер и, к сожалению, проститься с вами.
За Лейманом подошли остальные двое. Прощался каждый на свой манер: Островский — по-драгунски, Квапишевич — как пастырь. Доктор и Муся, провожая гостей, вышли в прихожую.
Оставшись наедине с Виктором, Коропка ежился, потирал руки, хотя в комнате вовсе не было холодно. Подошел к столу.
— Иди сюда, хочу с тобой выпить. Тебе какого?
— Все равно. Пожалуй, и мне пора уходить.
— Глупости! Заночуешь у нас. Как она его любит! Заметил? — сказал Коропка, хватая рюмку. Но, вовремя вспомнив, что хотел чокнуться с Виктором, обратился к нему:
— Ну, за твое здоровье и счастье, таежник!
Он опрокинул содержимое рюмки в рот и сморщился.
— А меня никто… Господи, хоть бы меня раз в жизни такая женщина…
Он даже головой покачал в грустном недоумении.
— А ведь, если судить беспристрастно, я не какой-нибудь урод или калека не павиан — как ты считаешь?
— Что вы, пан учитель!
— Ну вот видишь! А знаешь ли ты, что какова там ни была моя Сусанна, упокой господи ее душу, я никогда ей не изменял?
Он ударил себя в грудь, словно хотел убить ту жестокую добродетель, которая вытравила из его жизни все краски, превратив ее в линялую тряпку. Добродетель против воли, только из робости, бессмысленную, никому не нужную…
Виктор не знал, как утешать человека, жизнь которого позади. К счастью, вернулись в комнату доктор и Муся.
— Ох, каналья! — ругался доктор, садясь на свое место, — Экий стервец! Ну скажи сам, Лешек, как его назвать?
— Боров толстозадый!
— Слабо. Давай сильнее.
— Евнух старых султанш!
— Эх, литература! — махнул рукой Ценгло. — Ты чего жмешься и увиливаешь? Язык не поворачивается. Так я за тебя скажу. Для таких мерзавцев есть простое, крепкое словечко…
Тут стоявшая за его стулом Муся зажала ему рот ладонью.
— Ладно, не скажу. Вы и так догадываетесь… Налей-ка мне чистой. Что-о? Но мне это необходимо! Я весь провонял от общения с этим дерьмом и должен прополоскать душу. Не запрещай, Муська, не запрещай, не то беда будет!
— А я тебе ничего не запрещаю, Казюк. Но думаю, что тебе не следует больше пить.
Она налила всем и себе тоже, а перед доктором остановилась в нерешительности с бутылкой в руках.
