Через несколько лет Андричу была присуждена Нобелевская премия. Этот факт начали использовать в далеко не литературных целях, но Андрич меньше всего годился на роль писателя, готового служить темным намерениям. Он искал, размышлял, стремился к пластике образных средств, но и к философской глубине, чтобы показать время, человеческую участь, надежду…
В какой-то период Андрич стал моден в нашей стране. Региональное и национальное, национальное и общечеловеческое, — посмотрите на Андрича… Сейчас многие из этих рассуждений, вероятно, звучат старомодно, потому что их цель — втиснуть Андрича и его творчество в готовые матрицы заранее заданных внушений, которые должны были поразить как тех, кому дано знать и ведать, так и тех, кто следит за событиями литературной жизни просто из любопытства.
Иногда такое, к сожалению, случается и после смерти. Светослав Минков тоже попал на шумные стогны литературных дискуссий. Не осталось критика, который не написал бы о нем книги, статьи, воспоминаний, эссе. Я не могу не радоваться, потому что Слав того заслуживает, как заслуживал при жизни и большего внимания, и большей ласки… и какой-нибудь награды или официального признания. Но Светослав Минков оставался сдержанным человеком, всегда берег свое достоинство, но не ущемлял и достоинства других, он был добр, и, в сущности, открыт людям, несмотря на то, что в разговоре произносил скупые и неинтересные слова. Светослав всегда обладал достаточным чувством гражданской доблести, достаточно глубоко волновался тем, что мы называем развитием общества, ненавидел подлость, ценил благородство возмущения, был верен традициям, завещанным ему братом и хранившимся в собственном сердце.
Не знаю, все ли герои Андрича — одиночки. Не знаю, родные ли они братья Фоме Неверному. Не знаю, богаче ли его творчество художественными истинами, чем научными, — просто эти истины очень разные.
Но я знаю, с какой невероятной энергией и терпением он шел за своей сверхзадачей, не обращая внимания на моду, на шум, на базарную суету, которые иногда могут слепо растоптать самую вдохновенную душу.
Я не могу измерять талант и совесть, но как подумаешь, что осталось от столь модных некогда тамошних сюрреалистов, и сравнишь их с Иво Андричем, по новому оцениваешь его особую творческую осанку, тихую углубленность, вкус к хронике, в обломках которой сверкают частицы времени. Андрич дружил со Светославом Минковым, но, пожалуй, воистину был близок Йордану Йовкову и даже Елину Пелину. И Казандзакису.
