Адель, к некоторому огорчению Селин, еще не научилась говорить «мама». Но в один прекрасный день, когда Софи передавала ее на руки юному рабу, малышка ткнула его пальчиком в грудь и победно произнесла:
— Тусси!
Туссен подбросил ее вверх, подхватил, поцеловал под подбородочком, сделав вид, что хочет ее съесть, а она хохотала и повторяла:
— Тусси, Тусси, Тусси.
— Мадам будет ревновать, когда узнает, — заметила старая Готтон.
— А месье рассердится, — с беспокойством заметила Соланж.
— Да что за глупости! — вмешалась Лизетта. — В доме, где я работала до этого, младенец произнес первой кличку собаки.
— Уже не говоря о тех, кто выбирает первым слово «кака», — заметила острая на язык Шарлотта. И все закончилось веселым смехом.
Но Софи понимала и разделяла тревогу Соланж. Только слепой мог не замечать, что хозяин дома, безумно влюбленный в мать, холоден и безразличен к ребенку. Он ни разу не взял ее на руки, не приласкал; раздражался, когда она кричала или плакала. Казалось, месье Эдуар ревнует к тому материнскому чувству, которое Селин испытывала к крошке. Он никогда не называл девочку по имени, не произносил «Деде», не говорил о ней «моя дочь» или «наша дочь» — только «этот ребенок» или «ваше дитя».
Селин пыталась скрывать свои чувства, но Соланж и Софи видели, что она страдает и всячески пытается привлечь внимание и любовь мужа к дочери.
— Если бы первым словом Адели было «папа», — с сожалением заметила няня, — месье мог бы умилиться. Но нет же: она произносит первым имя этой черной мартышки, которую хозяин откровенно презирает!..
Как бы то ни было, с этого дня «Тусси» стало уменьшительным именем темнокожего мальчика, и все обитатели дома на бульваре Капуцинов звали его так, когда не сердились. А когда сердились, звали его Туссен — будто полное имя лучше подходило для окриков или упреков.
В первые дни Софи очень боялась встретить месье Эдуара и разгневать его неловким движением, словом или просто своим присутствием. Но, как и говорила Селин, хозяин дома никогда не спускался в комнаты прислуги, и если у него не было ничего срочного к жене, то не входил и в комнату Адели.
По утрам Селин просыпалась рано и кормила дочь, а ее муж поднимался около одиннадцати, сразу же приказывал Жан-Батисту запрягать лошадей и в снегопад уезжал по делам на биржу или к своему немецкому банкиру, герру фон Нусингену.
Обедал он в английском клубе; вернувшись домой, переодевался и отправлялся с юной супругой на прогулку в Люксембургский сад или в крытую галерею Пале-Рояль, куда в послеобеденные часы съезжался весь свет. Туссен, который едва успевал к этому времени вернуться из школы, тотчас переоблачался в свою экзотическую ливрею и сопровождал их, держа, если надо, зонтик. В отличие от Селин, месье Эдуар не позволял Туссену надевать шубу, так что, хотя хозяйка и снабдила его теплым шерстяным бельем, мальчик всякий раз возвращался с прогулки продрогший до костей.
