— Мне тоже, — поспешила заметить Селин.
— Но я могу заменить его в том, что касается расходов, и надеюсь, что буду для вас всех лучшей компанией, чем он. Гражданка Коринна стара, она устала и уже много лет мечтает вернуться в родную деревню. Дом на улице Жакоб в ужасном состоянии, а у меня в мои лета нет никакого желания жить хоть одну неделю среди беспорядка и пыли, которые производят рабочие. Если ты позволишь мне переехать к вам, все мои трудности будут разрешены. Разрешатся и ваши, потому что я возьму на себя расходы по содержанию дома.
— А что скажут ваши племянники?
— Они-то! Да они знать не знают, где я и что я. Вот уже двадцать лет, как они не удостаивают меня своими визитами.
— Но ведь вы позволите мне участвовать в расходах моими четырьмя тысячами франков?
— А ты мне позволишь давать уроки моим ученикам в этом доме, хотя они и создают беспорядок?
— Сколько всего сможет узнать моя Адель, когда подрастет! — в восхищении воскликнула Селин. — Такой учитель, как вы, да еще дома! Даже у принцесс нет такого!
Тысячи воспоминаний о годах, прожитых под одной крышей с Гражданином Маркизом, проносились перед Софи, пока она сидела в темной и душной комнатушке на улице Сент-Огюстен, поглядывая на спящую Адель и обмахивая ее сложенным листком писчей бумаги.
Она с состраданием вспоминала глубокую невысказанную боль Селин в первые месяцы после ухода англичанина, которую гордая молодая женщина мужественно старалась скрывать. Несмотря на все случившееся, она все так же любила своего Эдуара, скучала по его ласкам. Боль одиночества, горечь измены рождали слова: «Никогда больше не желаю его видеть». Но тем, кто любил ее, было очевидно, что ее сердце по-прежнему тоскует.
И теперь до Софи, расплетавшей перед сном косы в душной комнате, будто доносился из прошлого голос Лизетты, которая расчесывала по утрам волосы молодой хозяйки и приговаривала:
— Скоро найдете другого, лучше прежнего. Вы такая красавица!
Селин качала головой:
— Теперь я буду жить только для дочки.
— И для себя, моя дорогая. У жизни припасено для тебя еще много прекрасного, — ласково поправлял ее крестный.
Не раз, проходя мимо двери зала, Софи видела, как ее благодетельница не отрываясь смотрит на портрет англичанина, и слышала, как она повторяет вполголоса последние слова из повести Нодье: «Тысяча лет — это такой короткий срок для обладания тем, кого мы любим, такой короткий срок, чтобы оплакивать его…»
Или грустно напевает английскую песню, которой научил ее Эдуар и которую, когда бывал в хорошем настроении, пел ей своим красивым звучным басом, а она подыгрывала ему на фортепиано.
