Жара - Ральф Ротман

Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его?

Соломон

«Держись, старый дуб», — она часто пела эту старинную песню по-польски. Трава стояла высокая, высыхала понемножку, становясь жухлой, а лес на другом берегу казался пропылившимся насквозь. Это был ольховый лес. Он подступал к самым камышам, где сверкали на солнце крылышками стрекозы, а узкое, вытянутое в длину озеро с прозрачной зеленой водой невесомо парило в солнечном мареве. За ивами, на трубе старого кирпичного завода сидел аист, а где-то в деревне, от которой виднелась только просмоленная деревянная колокольня, запустили циркулярную пилу, та взвыла сначала на холостом ходу, а потом послышалось ее ровное серебристое жужжание. И снова все стихло — кружились бабочки, порхая над овсяным полем, и на небе, в его застывшей, по-летнему сочной синеве, не было ни облачка. Листочки на деревьях замерли, высокие, обычно беспрестанно колышущиеся травы тоже стояли неподвижно, медленно, очень медленно высыхал, испаряясь, пот, появились тучи насекомых. Но она отказалась накрыться вышитым покрывалом, только быстро покачала головой и улыбнулась. На ярком свету ее голубые глаза сделались совсем светлыми, как аквамарин, она лениво подняла руку, и под правой грудью обнажился шрам. И строчка из песни тоже поблекла на полуденной жаре, мурлыча, она напевала ее без слов, перебирая рукой травинки у себя под головой, нежными, очень нежными движениями. Собственно, она знала только припев; накрутив на палец сухую травинку, она сильно дергала за нее, причиняя себе при каждом рывке боль. «Держись, старый дуб! Цепляйся за жизнь! Тебе всего-то каких-то сто лет!»

Если посмотреть вверх по почерневшему от копоти фасаду, то лишь с большим трудом удастся различить на лепных ветках лавра и каменных лилиях живых голубей, примостившихся там и слившихся с ними воедино. Правда, время от времени на булыжную мостовую шлепается с большой высоты птичий помет, но только еще через час раздастся сверху воркование семенящих самочек и шумная перебранка распушившихся самцов, топчущихся на одном месте по карнизу, — ворчливые и негодующие гуттуральные звуки, эхом отдающиеся в подворотнях, словно стенания отвергнутой души, — а уж потом птицы, стая за стаей, взмоют, громко хлопая крыльями, вверх и устремятся навстречу серому утреннему рассвету.

Но все это еще далеко впереди, а пока над порталами зданий слева и справа от улицы царит безмолвие и за пустыми цветочными ящиками и головками ангелов с отбитыми носами нет никакого движения. Холодный, пахнущий бурым углем ветер гонит снежную крупу по асфальту и порождает шуршание в макушках деревьев, в старых дубах, могучих каштанах, в выбоинах бетона и щелях стен. Где среди ветвей торчит уличный фонарь, там еще уцелела листва, и даже местами зеленая.