Его стоптанные сапоги мяли траву, «Правду сказал!»— весело подумала Зося о пастушонке.
Полчаса спустя между ней и комиссаром произошел такой разговор:
— Теперь мне тут больше нельзя оставаться.
— Наоборот. Если кто-нибудь вас обидит, мы защитим. Чувствуйте себя здесь хозяйкой.
Это было ново для нее. Слова комиссара вселяли надежду. Она чувствовала доверие к нему, как если бы знала его с малых лет. Вышла Скуратовичиха и увидела, как Зося разговаривает с комиссаром.
— Ты, доченька, не обо всем еще попросила этого комиссара, — сказала хозяйка, поймав ее на дворе.— Надо было попросить, чтобы они не только хлеб забрали, а и все, что есть у нас... Почему бы тебе не сказать, чтобы они и дом наш сожгли и самих нас прирезали?.. Вон, гадюка! Чтобы и духу твоего здесь не было! Откуда узнала про хлеб? Подглядываешь? Вынюхиваешь? Что мы тебе сделали, что ты нас погубить задумала? Сдохнешь — никто тебя не пожалеет. Вон, гадюка!
Через несколько минут Зося навсегда покинула хутор Скуратовича.
Наступал вечер, в тени трава давно уже остыла, и Зося шла быстро, стараясь засветло миновать лес. Перед отъездом комиссар арестовал Скуратовича.
В тот вечер Толик опять приходил домой. Мать плакала, а он молчал. А когда он через три дня еще раз пришел, отец уже был дома. Его отпустили, взяв подписку, что он добровольно сдаст весь лишний хлеб.
— Я в первый же день узнал, что они тут были,— сказал Толик. — Что они с нами будут делать?
— Заберут хлеб под метелочку.
— Пускай тогда сами и молотят. А что прошлогодний нашли... Выдала та гадина... А про Зоськиного отца мне правду сказали.
— Какую правду?
— Это он в волости заявил: должен быть, мол, спрятанный хлеб. Это он подстроил. Мы хоть в лесу сидим, а знаем, где что делается.
Отец и сын несколько минут молча смотрели друг другу в глаза. Наконец Скуратович высказал самую заветную свою мысль:
— Эх, кабы перемена власти! Я бы их с батькой, и с дочкой, и со всем ихним отродьем... А если бы мог, так я бы и без всяких перемен загнал их в могилу!..
Разговор оборвался. Слышно было, как в соседней комнате Скуратовичиха громко молится на ночь. Затем, всхлипывая и утирая слезы, она вышла к сыну.
В этот вечер Толик Скуратович задержался на хуторе дольше обычного. На обратном пути он долго стоял в поле возле дичка, потом бродил по лесу, пока не пришел на знакомое место, где его ждали товарищи.
До конца ночи он ни с кем не разговаривал. К утру стало холодно, и он надел кожух. Начало светать, он закурил. Сплевывая в сторону, попыхивал цигаркой. Кругом все спали. Его душила злоба, одолевала тоска. Он бормотал что-то неясное себе под нос.
