Больше ни у кого лежать желания не осталось. Мы наспех оделись, не понимая, чего нам ждать, и принялись напряжённо вслушиваться в звуки боя. Ничем другим вся эта свистопляска быть не могла — на станицу явно напали. Но обычно все набеги удавалось останавливать на окраине, а сейчас заварушка происходила прямо в центре, как в смутные первые месяцы прихода Волшебства.
Прошло минут десять тревожного ожидания, когда про нас, наконец-то, вспомнили. И лучше бы мы продолжали просто сидеть, теряясь в догадках.
Громко лязгнули металлические двери тамбура, ведущего в общий коридор, и разговоры разом стихли. Установилась зыбкая, нервная тишина, которую спустя несколько секунд порвали в клочья частые выстрелы. В изоляторе поднялся такой дикий вой, что на некоторое время я перестал что-либо различать. Некоторые в ужасе трясли прутья, либо прятались под нары, но вскоре большая часть людей умолкла. Кое-кто уже навсегда, ведь частый треск не прекращался, постепенно приближаясь к нашей камере.
Я едва подавил нестерпимое желание метаться в клетке загнанным зверем. Никуда отсюда не денешься, а ближайшие растения находятся во дворе и до них никак не дотянуться. Западня…
Решётки нарочно располагались чуть утопленными внутрь камеры, чтобы обзор заключённых был минимальным. Но сохранивший рассудок Горький быстро нашёл решение, взяв с полки над раковиной небольшое зеркальце в пластиковой оправе. Высунув его наружу сквозь прутья, он прикусил до крови нижнюю губу:
— Это «мусора»! Они там всех гасят!
— Ну вот, а ты о седине переживал, — усмехнулся невозмутимый здоровяк.
Нам же было совсем не до веселья. Ни мольбы, ни уговоры на стрелков не действовали — те продолжали методично выкашивать камеры, хоть и как-то нарочито не спеша. Будто наслаждаясь тем беспросветным ужасом, что испытывали запертые люди. Я прекрасно понимал — когда стрелки доберутся и до нашей камеры, мне останется только задрать лапки к верху. Мой класс здесь абсолютно бесполезен, но ведь друге на что-то, да способны?
— Степан, ты можешь выдавить оконные решётки? Эй, приём!
Я потряс икающего мужика за грудки, но тот лишь пугливо мотал головой. Его брат находился не в лучшем состоянии, а вот Горький пусть и пребывал на гране истерики, но еще сохранил остатки разума. Ругался, на чём свет стоит, и кусал себе губы, но держался.
— Что у тебя за способности? — быстро спросил я у него.
— Да какая разница! — он указал на расписной металлический кубик, закреплённый между ламп. — Вот эта хрень стопорит всю магию-шмагию.
