Впрочем, когда падение — подлинное или мнимое — происходило, когда юная дамочка или девица (долгие годы спустя тогдашняя разница между этими двумя категориями трудноуловима) начинала «плыть» — ее обычно «подхватывали». В интеллектуально-алкогольном варианте подхватывал чаще всего Вензель — он не то чтобы охотился именно на таких дамочек, но своим постоянным присутствием за одним из столиков демонстрировал столь же постоянную готовность, каковую и принимали в растерянности, но с благодарностью. Водились там, конечно, утешители и попроще: неделю-другую спустя ситуация переворачивалась — и дамочки начинали «плыть» уже от неразделенной любви к недавним утешителям.
Именно в результате одной из таких историй произошел наш разрыв с Вензелем (я наложил на него эмбарго, как мы говорили тогда), воспетый им в недурной эпиграмме:
Из-за длинной и белой ноги
С Топоровым мы стали враги.
Покороче будь эта нога,
Я бы в Вите не нажил врага.
Помирились мы лет через десять, уже в другом человеческом измерении, когда всегдашняя его нервность обострилась настолько, что многими это воспринималось как психическое заболевание.
Существует стойкое мнение, будто этого исключительно талантливого и, конечно, состоявшегося лишь в незначительной степени прозаика и поэта (и, кстати, художника) сломили два драматических разрыва — со мной и с Еленой Шварц. Пожалуй, в значительной мере это и впрямь так, но некий инстинкт саморазрушения и, хуже того, воля к саморазрушению были присущи ему всегда и развивались опережающе. В конце семидесятых у него случился небольшой, но подлинный поэтический успех, однако это закончилось нервным срывом, после чего он на долгие годы заперся дома, зарабатывая какие-то копейки ремингтонистом. Вырвался из добровольного заточения накануне пятидесятилетия, принялся именно что рыскать по городу, был страшно избит, потерял документы и рукопись второй книги стихов — и заперся вновь. Иногда мы видимся — он, я, Николай Беляк; на такие встречи он внутренне собирается — и замирает снова.
В «сайгонские» годы Вензель «усыновил» Льва Лурье. То есть как раз наоборот: тот объявил, что считает своим духовным отцом Вензеля. По-своему трогательно, что и сегодня этот вполне преуспевающий человек (отпрыск профессорской семьи, да и сам уже старый и важный дядька) преисполнен прежнего почтения к Вензелю и юношеской любви к его стихам. В этой связи один иронический эпизод, который я знаю в пересказе самого Лурье: некий восторженный поклонник Елены Шварц поделился с ним перманентным восхищением ее поэзией. В ответ на что Лурье сообщил, что считает куда более интересным и оригинальным поэтом ее бывшего мужа Вензеля. У поклонника Шварц тут же случился эпилептический припадок.
