В танцующей толпе внезапно раздается крик, гости взволнованно охают, расступаются, образуя круг, оркестр перестает играть – только умалишенная в костюме молочницы немилосердно терзает клавиши фортепиано. В центре круга на полу, упав навзничь, бьется в судорогах одна из пациенток, скребет ногами по паркету, извивается, мыча от боли. Пока к ней бегут медсестры, зрители перешептываются, восторженно обмениваясь впечатлениями. Под их завороженными взорами интерны поднимают эпилептичку и пристраивают ее на скамье.
Эжени первая замечает знак Женевьевы – та, стоя в другом конце зала, у самых дверей, едва заметно кивает и делает шаг за порог. Теофиль, отвлеченный происшествием с умалишенной, этого не видит, затем кто-то сзади касается его локтя и подталкивает к дверям.
– Туда, к выходу.
Слева сестра, теперь она крепко держит его за руку. Теофиль вместе с ней пробирается сквозь толпу, зачарованную увлекательным зрелищем – первым в этот вечер припадком.
На скамейке под окном умалишенная хрипло кричит, не умолкая, затем интерн решительно упирается двумя пальцами, большим и указательным, ей в живот в районе яичников и сильно нажимает. Мало-помалу крики стихают, сведенные судорогой мышцы расслабляются, истеричка приходит в себя.
Зрители вокруг заливаются румянцем, ахают, аплодируют, и пока музыканты снова берутся за инструменты и бодро продолжают играть, Эжени и Теофиль не оглядываясь переступают порог бального зала.
Три силуэта видны на фоне больничной стены, три фигуры бегом пересекают в полумраке главный двор. Свет фонарей на подъездной аллее не дотягивается до тропы вдоль ограждения, которую выбрала Женевьева. Она слышит за спиной дыхание Эжени и Теофиля. Если бы сестра-распорядительница сейчас остановилась и задумалась, наверняка не смогла бы объяснить, почему совершает этот безрассудный поступок. Она просто приняла решение три дня назад и перестала о нем думать. Женевьева думает только о сестре. Бландина занимала ее мысли, когда она шла к дому, где живет семья Клери, о Бландине она вспоминала на балу, выжидая удобного момента исчезнуть, и Бландина стоит у нее перед глазами во время бегства. Это успокаивает и даже придает храбрости. Женевьева не знает, действительно ли Бландина помогла ей принять решение, видит ли покойная сестра, как она бежит сейчас по стылой темной аллее, или же такие мысли – нелепейшее заблуждение из когда-либо ее посещавших. Женевьева предпочитает верить, что Бландина здесь, наблюдает за ней и хранит ее. Вера дает опору.
