— Я ведь никогда не забываю, Трофим Ильич, что это вы посоветовали в свое время, если не найду никого взамен, взять сиротку на воспитание, и такая это милость, что послушала вас. А для Маши я — мать, и сейчас такая тревога за ее судьбу — как-то сложится еще в ее жизни? Я этого Сергея Егурнова и в глаза не видела, приходится Маше на слово верить, что не обидит ее никогда. Вы, Трофим Ильич, поговорили бы с ней... она хоть и не помнит вас, в первый раз совсем маленькой видела, но знает — живет где-то ее дедушка.
— А я дедушка и есть, да и бобыль к тому же.
— Трофим Ильич, я давно хотела об одном деле написать вам, — сказала Нюра несмело. — Переезжайте жить к нам... я вам большую комнату отдам, вам хорошо в ней будет. А Маше колхоз квартиру в новом доме обещал, в нем квартиры и для учителей, и для агронома предусмотрены. И так хорошо было бы нам с вами, — наверно, и не ухожены совсем, я об этом часто думаю.
— Поработаю еще, — сказал он, — у меня работа не такая тяжелая. А твою крышу я и своей считаю, ты в этом не сомневайся. Далекая сторонушка иногда роднее родной оказывается, так что хоть и прошли годы, и война
словно в другой жизни была, забывать нам ее нельзя.
— Она у меня все отняла, — сказала Нюра.
— И на мне отметину оставила.
А на его щеке, хоть и заросло бородой, осталось красноватое блюдечко от ожога, и для пострадавших глаз понадобились до времени очки.
— Вы, Трофим Ильич, умойтесь пока с дороги, а я на полчасика в правление сбегаю, отпрошусь на два дня, мне отгул полагается.
Нюра заправила под платок свои русые, хоть с висков уже поседевшие волосы, накинула кожушок, была еще ладная, и Пряслов посмотрел на нее и покачал головой.
— А хороша ты, Нюра, была... и до сих пор хороша.
— Старуха уже, — отозвалась она, однако молодо блеснув своими карими глазами.
Он остался один, в доме было чисто и прибрано, на стене висела фотография Михаила Буслаева, в пилотке, с чубчиком из-под нее, должно быть — еще не приказали состричь, такой молодой, только что призванный в армию; наверно, и Пряслов сквозь загустевший туман времени вспомнил едва шевелящиеся губы в прорези повязки вокруг головы, огромного белого шара, в котором дотлевала жизнь смертельно обожженного стрелка Михаила Буслаева... А на другой фотографии, видимо совсем недавней, снята была красивая, горделивая девушка: это и была Маша Безвестова, которую видел он в последний раз еще маленькой, и уже восемнадцать лет прошло с тех пор.
