Слова ее тронули Юриса. Бедная девушка — очевидно, ей не хватает товарища, который помог бы советом. И, словно угадав его мысли, Илма принялась рассказывать:
— Я живу с матерью. Она верит в бога и ходит в церковь. Ах, как я хотела бы вырваться из этой жизни, хотела бы учиться петь, но у меня нет никого, кто помог бы… Как это трудно!
Она тяжело вздохнула. Юриса захлестнула волна сочувствия.
Они условились вместе сходить в будущую субботу в кино.
Вечером после кино Юрис провожал Илму домой, и они завернули в парк «Аркадия». Была весна. Цвела черемуха. Под мостиком журчала вода. Илма остановилась и, прислонясь к перилам, тихо спела какую-то грустную песенку. Потом, склонив голову, сказала:
— Знаете, меня разбирает тоска. Кажется, что в жизни нет ничего хорошего… По крайней мере — в моей.
Юрис горячо принялся подбадривать ее:
— Это неправильно! Разве можно так говорить — в жизни нет ничего хорошего?
— Ах! — Илма безнадежно махнула рукой и прижалась к плечу своего спутника.
Это может показаться невероятным, но Юрис еще никогда в жизни не стоял так близко ни с одной девушкой. Может быть, это объяснялось его застенчивостью, или так сложилась его жизнь. Ему хотелось отстраниться от нее, но он не сделал этого. Зачем обижать девушку, которая ищет дружеской поддержки.
— Вы совсем, совсем не такой, как другие, — шептала Илма. Вдруг волосы ее коснулись его лица. Она звонко рассмеялась.
«Я должен поцеловать ее, — взволнованно подумал Юрис и почувствовал, что у него пересохло в горле. — И почему бы нет? У всех ребят есть девушки…» А Илма все еще тихо смеялась, вздрагивая плечами. Он быстро наклонился и прижался губами к ее большому влажному рту. Илма всем телом прильнула к нему.
— Приходи ко мне завтра, — шепнула на прощание Илма. — До обеда. Мать уйдет в церковь. Мне нужно о многом поговорить с тобой…
Юрис пришел. Илма провела его через комнату, заставленную неуклюжей старомодной мебелью, фикусами и миртами. На стене под солнечными лучами сверкало распятие, чуть пониже висела картина, изображающая улыбающихся ангелочков с невероятно длинными белыми крыльями. А над кроватью с высоко взбитыми подушками висел оранжевый ковер, на котором было вышито: «Теперь иду я на покой, отец, ты мне глаза прикрой!»
Юрис прошел через эту комнату растерянный и удивленный.
Илма плотно закрыла дверь своей комнаты и усадила его на низкую тахту перед круглым столиком, — на нем стояла стеклянная ваза с веткой черемухи и недопитая бутылка вина.
