Удивлен! Слишком мягко сказано, О'Флаэрти. Я потрясен до глубины души.
(Поворачивается к нему.) Ты... ты не шутишь? О'Флаэрти. Если бы вас вырастила моя мать, сэр, вы бы знали, что с ней шутки
плохи. Все это истинная правда, сэр, но я не стал бы говорить об этом,
да только ума не приложу, как мне выпутаться из дурацкого положения,
когда моя мать явится сегодня смотреть на сына-героя. Ведь она все
время думала, что я сражаюсь против англичан. Сэр Пирс. Как прикажешь понимать тебя, О'Флаэрти? Неужели ты решился на
чудовищную ложь и сказал матери, что сражаешься в немецкой армии? О'Флаэрти. Я всегда говорил ей правду, ничего кроме правды, как под
присягой. Я сказал ей, что иду драться за французов и русских. А что же
еще делать французам и русским, как не драться с англичанами? Кто этого
не понимает! Вот как было дело, сэр. И бедняжка поцеловала меня, а
после весь день расхаживала по дому и пела дребезжащим голосом, что
французы вышли в море оранжистам всем на горе, как предсказывала Шон
Ван Вохт. Сэр Пирс (снова садится, подавленный обуревающими его чувствами). Да... кто
бы мог подумать! Невероятно! Как ты полагаешь, что с ней будет, когда
она узнает правду? О'Флаэрти. Она не должна узнать правду, сэр. И не потому, что не посмотрит
на мою хваленую силу и храбрость и отколотит меня до полусмерти. Просто
я люблю ее и не могу разбить ей сердце. Вам, поди, трудно поверить.
сэр, что взрослый мужчина любит так свою мать, которая драла его с тех
пор, как он себя помнит, и до тех пор, пока не стала слишком старой,
чтобы гоняться за ним. Но я люблю ее, сэр, и не стыжусь в этом
признаться. И опять же, разве я получил бы этот крест, если бы не моя
мать? Сэр Пирс. Твоя мать! При чем здесь она? О'Флаэрти. Да ведь это она меня так воспитала, сэр, что я больше боюсь
убежать, чем драться. От природы я боязливый: когда меня обижали
мальчишки, я всегда норовил зареветь и удрать. Но мать, не жалея сил,
лупила меня, чтобы я не позорил род О'Флаэрти, и под конец я готов был
драться хоть с самим чертом, только бы она не подумала, что я струсил.
Так я и понял, сэр, что воевать куда легче, чем оно кажется, что другие
боятся меня не меньше, чем я их, и что стоит мне подольше продержаться,
как они падают духом и пускаются наутек. Вот я и сделался храбрецом.
Ей-богу, сэр Пирс, если бы немецкую армию воспитывала моя мать, кайзер
обедал бы сегодня в парадном зале Бэкингэмского дворца, а король Георг
