Мы умудрились втиснуться в скользкий канал под решетчатым настилом коридора. В нем было тесно, пришлось лежать навзничь, зато на какое-то время мы оказались в сравнительной безопасности. После подъема у нас тряслись руки и ноги — к усталости добавился шок от гибели в считаные минуты троих товарищей. Но плазменный шквал Эддисон, похоже, выжег все живое, так что нам выдалась минута на отдых. Минута, чтобы полежать под полом, унимая сердцебиение и выравнивая сорванное дыхание; минута, чтобы собраться с силами для следующего…
Из моих сомкнутых губ вырвался всхлип. Я хотел сдержаться, но он пробился наружу. Этот звук бессильной печали, казалось, наполнил наше тесное укрытие. От злости на себя я врезал кулаком по каменной стене. А потом — вздохнул и всхлипнул, снова и снова. Я плакал, пока Эддисон, втиснувшись рядом со мной, не зажала мне рот.
— Тихо, — велела она. — Напугаешь ребенка.
Я обернулся на Люси. Та лежала на животе, подперев подбородок руками и разглядывая меня с вежливым девчачьим любопытством.
— С ней все в порядке, — проговорил я в ладонь Эддисон; голос срывался и звучал сипло. — Да она и не ребенок. Постарше нас обоих будет.
Рили сощурилась, но руку от моих губ убрала.
— Ладно, — сказала она, — может, и так. Зато меня ты напугал до одури.
Я закрыл глаза. Чувствовал себя избитым и промытым дочиста, как пляж после шторма. И стыдно было, что вот так обнаружил свои чувства. Я обязан быть сильным. Но я же безоружен и загнан в нору, в которой даже крысе было бы тесно. Если Счастливчику Джонни Шульцу и требовалась удача, так это сейчас, когда, кроме нее, ничего больше нет. Я потерял почти все: корабль и экипаж, кроме последнего члена команды, ружье и скафандр… Осталось так мало. Я ощущал себя хрупким осенним листком, который первый же порыв ветра унесет в Аид. И держался только на холодном ужасе перед жвалами механического рака, рвущего тело в кровавые содрогающиеся куски.
Под веками у меня сменялись картина за картиной. Я видел Лену Келли, пригвожденную к палубе острием членистой лапы; Генри Бернарда, падающего в километровую глубину шахты; смятого и разбитого Вито Аккарди в рубке «Люси»; Янсена с Монком, застрявших в грузовом трюме перед столкновением; свернувшегося в своем остро пахнущем гнезде Чета; Сантоса, жонглирующего травами и приправами на камбузе в минувшие счастливые времена; Дальтона, отступающего от обрыва перед надвигающимся раком, его пули, рикошетящие от стальной шкуры… Все они мне доверяли. Все они поверили обманщику. И все они пропали. У каждого были родители, братья и сестры, друзья… У Вито в Нуэва-Калифорнии осталась жена. У Сантоса — брат в монастыре на какой-то из планет Спицы. Выращенную в лаборатории Келли удочерила семья полицейского. А у Дальтона на индустриальной планете в окрестностях Интрузии жили двое взрослых детей. Мне еще предстоит рассказывать всем этим людям, как страшно погибли их близкие. Мне придется сидеть перед ними и подбирать слова, чтобы точно объяснить, что случилось со слабыми, хрупкими телами, вмещавшими когда-то отца, брата, дочь, мужа. Как я буду, глядя им в глаза, говорить правду? Как посмею взвалить на них подлинную, рвущую жилы мерзость этой трагедии?
