Птица Сирин и всадник на белом коне | страница 34
— Да чтоб левкас со стены не сползал.
Наконец через неделю, когда левкас в творилах поспел и леса под купол поднялись, приказал Никодим опять всем в бане грехи смыть и в чистом прийти.
Утром, когда артель собралась в храме, Никодим, помолившись, приказал:
— Начинайте, с Богом, левкасить. Да не забудьте стену водой облить, а то не пристанет.
Принялись мастера с самой верхотуры, с купола, стену ковшами поливать и левкас толстым слоем класть, железными лопаточками разглаживать. Когда первый слой высох, велел Никодим краскотерам краски творить.
На больших гладких камнях смешивали они сухие краски с водой и желтком и растирали много часов.
На третий день забрался Никодим на самый верх в купол и кричит оттуда:
— Подымайте сюда три лохани левкаса! Да аккуратно ступайте, больно шатучие леса Мирон сработал!
— Да держится ведь! — огрызается Мирон.
— Как корова на седле, — сердито ворчит Лука. — Ну-ка посторонись.
Втащили тяжелые лохани наверх.
— Кладите второй слой потоньше и в два моих роста, более не надо.
— А почему так мало? — удивляется Егорий.
— Потому, что писать только по мокрому можно. Краска с известью свяжется, будет прочно и вечно. Сколько успеешь сразу написать, столько и клади левкаса. А по сухому писать станешь — все отвалится.
Как только купол залевкасили и овчиной до блеска загладили, Никодим, не мешкая, знаменить начал. Смело и скоро огромный лик Христа одной линией жидкой красной краской нарисовал.
— Наводи, Егорий, графью ножом. Да не стой ты столбом! Сохнет же! До обеда записать надо, — торопит Никодим.
Прорезал Егорий в мягком, как тесто, левкасе линии по рисунку, а Никодим санкирь составил — краску зеленовато-коричневую, для лика и рук.
— А не темноват лик-то будет? — осторожно спрашивает Егорий.
— Так я его потом охрой и белилами высветлю! В стенописи, запомни, завсегда от темного к светлому идти надо. Эх, кабы и в жизни так было, — вздыхает, — темного бы поменьше, а светлого побольше. Не идет у меня из головы, что царь с Новгородом сделал. Кочевники дикие и то так не лютовали… Ну, погоди, ирод, — яростно шепчет, — проклянет тебя ужо Господь! Скоро, скоро в аду сатанинском корчиться будешь!
Полосанул кистью сильно в последний раз, как черту под приговором поставил, и отошел в сторону. А из купола на Егория такие страшные глаза, черные и яростные, глянули, что отпрянул он в смятении.
«Если на меня Господь так глядит, — крестится, — то царю-душегубу лучше и не входить сюда. Испепелит!»
