Птица Сирин и всадник на белом коне | страница 35

Все жаркое лето расписывали мастера высокие прохладные стены, крутые своды, арки и паруса храма.

На тех стенах, где однажды ночью Никодим одному ему видимые фрески свечой знаменил, появились тихие, задумчивые ангелы в голубых, розовых и нежно-сиреневых одеждах. И стояли они не поодиночке, а среди простых смертных, которые под их защитой мирно пахали, сеяли, жали.

А на самой большой стене, против алтаря, где Никодим свечой ночью кого-то неистово разил, запылал багряным огнем Страшный суд.

Жутко было стоять перед этой стеной. Мороз по коже продирал, видя, как летят проклятые Христом грешники в бушующее, злое пламя, как гудит оно и рвется наружу из бездонного ада, где черные, оскаленные черти тащат железными крючьями орущих от страха и боли грешников к самому сатане. А сатана с красными звериными глазами хватает их острыми, кривыми когтями и бросает в свою зубастую, ненасытную пасть.

Однажды зашел в храм тот самый офеня, что Егория в Москву привел.

— Ухожу, — говорит, — от беды на север. Опять степняки с Крыма к Москве прут. Били их, били, да, видать, им еще охота.

А когда попрощался и к дверям пошел, уперся в Страшный суд, тут и рухнул на колени.

— Господи, — кричит, — не губи! Грешен я, каюсь, грешен! — Так на четвереньках, головы не поднимая, и выполз из храма.

— Вот что, мастера, — хмуро говорит Никодим, — давайте скорее работу заканчивать. Не ровен час, явятся басурманы поганые, не кисти нам тогда держать, а острые топоры.

А работы всего осталось — нимбы позолотить и надписи кое-где начертать.

— Егорий, — кричит с лесов Никодим, — нагрей олифы да с охрой смешай! Золото будем класть!

А позолоту из золотых червонцев выбивали, до ста тончайших листиков из одного получалось.

До вечера вся артель по горячей олифе нимбы золотила. Словно сотни золотых солнышек со стен засверкали! На славу храм удался, на века. Торжественный, величавый, но не как гордый князь, к которому и подойти-то страшно, а как русская, ко всем добрая природа. И успокоит она, и каждого чему-то светлому и важному научит.

— Вот и сумерек к нам в гости пожаловал, — устало говорит Никодим, — кончайте работу, слезайте вниз.

— А сам чего ж? — спрашивает Лука.

— Хочу напоследок на всю работу из-под купола глянуть.

Только Никодим наверх забрался, отворяется неслышно дверь, и проскальзывает в нее государев дьяк Евсей Деев в черной рясе.

— А вот и ночка темная явилась, — цедит сквозь зубы Лука. — Сейчас начнет, сыч, своим кривым носом крамолу вынюхивать.