Заиграл оркестр. Короткое вступление — и сразу же отрывистые регистры струнных, исполненные глубокого трагизма. В них и нежные, вздохи, и жалобы влюбленных на судьбу. Наступают минуты сладостного забытья. Но вот снова страшная действительность, злобные возгласы смертных врагов — Монтекки и Капулетти. Звенят тяжелые мечи стариков и стальные клинки молодых, на улице Вероны разгорается кровавый бой. Потом стихают звуки боя, наступает осторожная, робкая тишина, и из нее рождается мелодия любви…
— Боже мой, какое чудо! — восторженно шепчет Коста, и сидящий рядом генерал недоуменно пожимает плечами: что хорошего находит горец в беспорядочных звуках симфонии — то ли дело духовой оркестр!
Проходят мгновения тихой идиллии любви, и вновь схватка враждующих семей. Льется кровь, гаснут юные жизни.
«А у нас — кровная месть», — со скорбью думает Коста. Как зачарованный, слушает музыку. Рождаются думы о судьбах двух героинь — Джульетты и Жанны д’Арк. Обе поступили вопреки дедовским заветам и воле родителей: одна — во имя любви, другая — во имя спасения родины!
И в воображении встает образ женщины-горянки, отбросившей прочь законы адата и вековые устои быта. Высоко вознести прекрасный образ — вот благодарный замысел для большой поэмы!
Как же назвать героиню? Фатима — хорошее осетинское имя…
В эти минуты Коста забыл о всех земных заботах…
А Ольга сидела внизу, печальная.
«Он даже не смотрит в мою сторону!» — с горечью думала она.
В октябре 1884 года Хетагуров получил официальное уведомление об исключении его из списка учеников академии и переводе в вольнослушатели.
Он продолжал работать на пристани, но уже на другой барже.
Тит Овцын при каждом удобном случае рассказывал о том, что осетинский князь работает грузчиком и «ни копейки не берет с тех, кто захочет посмотреть на него». Но «сенсация» Тита не вызвала ожидаемого эффекта. И вот почему.
Когда новость впервые была объявлена им в салоне Клементины Эрнестовны, чтобы опозорить Хетагурова в глазах общества, дело благодаря Кубатиеву приняло неожиданно другой оборот.
Хотя Тамур в душе недолюбливал Хетагурова за колкие эпиграммы и насмешки, но здесь он решил, что задета честь нации, и счел своим долгом поддержать земляка.
— Позвольте, э-э, господин Овчинин… Вы ничего толком не знаете, — сказал он таким тоном, как будто не имел ничего общего с Титом. — Хетагуров пишет трактат о жизни низших сословий Санкт-Петербурга, для того он и надел на себя лямку грузчика. Весьма возможно, что летом вы встретите его на берегу Невы среди бурлаков, тянущих баржу. Все это сообщаю вам, господа, под величайшим секретом…
