— Для тебя просто. Но она будет дрожать от страхе. Помнишь, как она стихи читала? Ну, Ярча, если тебя возьмут, я куплю тебе большого голыша!
Куклы меня не слишком интересовали, но большой голыш казался мне всамделишным ребеночком, я давно молча и тайно о нем мечтала, не раз ходила к витрине на Белькредке, где восседал пупс в рекламном приданом для новорожденных. Меня удивило, как это мама догадалась о моей великой мечте, казавшейся мне несбыточной, — ведь я о ней и словом не обмолвилась.
Вечером, перед пробой, мне привиделся странный сон. Будто бы в нашей комнате множество ниш, каждая закрыта зеленой занавеской. За всеми занавесками — большие голыши, а я перехожу от ниши к нише, откидываю одну занавеску за другой — протягиваю к ним руки, но куклы исчезают.
— Это хорошее предзнаменование, — сказала мама, когда я рассказала ей свой сон, — зеленый цвет — цвет надежды.
— Главное — не бояться! — подхватил папа.
Мы долго ждали, сидя в не слишком приятной атмосфере артистической уборной. Там немного пахло школой, да и тишина стояла школьная. Детей собралось порядочно, и родители поглядывали друг на друга недружелюбно, а мы бросали друг на друга испытующие взгляды.
— Ну, можешь начинать, — пригласил нас ласковый господин.
Но в этот миг в уборную ворвалась женщина с завитой мелкими кудряшками девочкой.
— Мы немного запоздали, — начала она непринужденно, — зато нашу не нужно пробовать, мама сама ее проверила.
Господин поднял брови.
— Она ведь дочь артистки!
— Да, но девочка слишком большая да и полновата, а господин режиссер…
— С ним мы сами договоримся, Господин директор обещал…
Ласковый господин привел режиссера. Вид у того был взъерошенный, недовольный.
— Поймите, она не подходит! Для этой роли нужен другой тип!
— Ах, тип! Значит, она для вас неподходящий тип? Но господин директор обещал!
— Как она одета? У тебя балетки с собой, а?
— Нет, но эта девочка ей одолжит!
Энергичная дама выхватила у меня тапочки, вцепилась в режиссера, который скривился, словно у него болели зубы, и они исчезли.
Вскоре вернулся ласковый господин. Он сунул мне мои туфли и виновато сказал:
— Они ей малы. Но все равно можете возвращаться домой. Спасибо всем, но вы нам больше не нужны.
И мы пошли. Мне не было жалко ни голыша, до которого, казалось, уже рукой подать, ни того, что я не буду выступать на сцене, но казалось страшной несправедливостью, что меня даже не посмотрели, лишили возможности показать себя. Лучше уж провалиться, чем быть обманутой.
