— Яна Гуса сожгли за правду, — коротко объясняла мне по дороге Лидунка, — кроме того, он придумал в нашем алфавите черточки и крючочки над буквами.
Мы добрались до леса, уселись вокруг большого костра, и вожатый мальчиков зажег его от факела. Огонь взметнулся в темноте, это было красиво, пламя поднималось вверх, дрова трещали, скауты пели. Я не понимала слов, но мелодия была грустная, я огляделась вокруг, всюду было темно, стонали деревья, и звезды опускались на их макушки, костер стал ниже, то и дело взлетали сонмы искр, кто-то подтолкнул горящие поленья и подбросил веток, они вспыхнули и стерли звезды.
И тут я вдруг заметила в огне пылающую фигуру, языки пламени то ложились к ее ногам, то венчали алыми розами.
Я долго настаивала потом, что собственными глазами видела, как немцы сжигали Яна Гуса за правду и за новое правописание. Папа призвал на помощь Лидунку, она доказывала, что горели одни лишь дрова, я, однако, отказывалась ей верить и твердила свое: в пламени стоял человек, и звезды над ним погасли.
Я полюбила отрядные костры, мне нравилось, что невзрачные, сухие ветви расцветают алыми цветами, свежие листья превращаются в едкий дым и за рубежами света стоит чернильная темень. Мне нравились искры, эти беспокойные светлячки, что взлетали и прятались в траве. И еще я любила скрипача, он стоял в отдалении, по его серьезному, сосредоточенному лицу пробегали отблески огня. Он играл, прижимая к себе инструмент, и под его смычком пели птицы и разгорались звезды. Он играл подолгу, и я мечтала, чтоб он играл вечно, без начала и без конца. Огонь угасал, лицо скрипача бледнело, светилось во тьме лунным светом. Я любила его всей душой, исходила слезами, от меня осталось одно лишь бьющееся сердечко, и по нему скользил смычок.
Я не отождествляла скрипача ни с кем из скаутов, с теми, кто перепрыгивал через канат, набивал себе брюхо хлебом и вырезал мне из дощечек лошадок. Играющий на скрипке призрак поднимался из огня и угасал с последними искрами.
Неподалеку от школы, нашего временного дома, стоял заброшенный домишко. Двор густо порос бурьяном, стекла в окнах были забраны досками. Все сторонились этого домика, лишь меня он привлекал своей тайной.
— Это убежище греха, чешка, — поучал меня мой друг дед, — там живут брат с сестрой.
Я удобно сидела на свежих буханках, и дедушкины сердитые слова казались мне странными. Почему брат не может жить с сестрой? Как бы мне хотелось жить вместе с моим братишкой!
