– Элли, иди скорее сюда, смотри, какая красота!..
В павильоне было тихо, как в хорошей библиотеке, окна заклеены глянцевыми плакатами с надписью «Соблюдайте тишину!», поэтому Элинор переходила с места на место с преувеличенной осторожностью, которая казалась мне немного комичной.
– Ой, правда! А как она называется?
– Это парусник, он же кавалер. – В природе я видел эту бабочку только раз в жизни на каком-то семейном торжестве в Норфолке, когда мне было примерно столько же лет, сколько Элинор. Уже тогда они были редкостью, что уж говорить о сегодняшних временах.
– Действительно очень красивая… красивый. – Элинор подошла так близко, что я почувствовал на руке тепло ее дыхания.
– На, сфотографируй его. – Я протянул ей свой фотоаппарат.
Взгляд Элинор сделался внимательным, сосредоточенным. Высунув от усердия язык, она навела объектив на трепещущие перед ней бледно-лимонные с черными, словно выведенными тушью узорами, крылья. Вспышку я отключил, звук затвора тоже. Элинор успела сделать с полдюжины снимков, не потревожив крылатого красавца, но возвращая фотоаппарат мне, она громогласно чихнула. Парусника точно ветром сдуло, а половина посетителей выставки с возмущением уставилась на нас.
Элинор посмотрела на меня. Глаза ее распахнулись во всю ширь при одной мысли, что я сейчас буду ее ругать, а я… я больше не могу. Схватив Элинор за руку, я потащил ее за собой к пожарному выходу. Оказавшись снаружи, мы хохотали до тех пор, пока у нас не разболелись животы.
Мне всегда очень нравились сосредоточенность, целеустремленность, энергия моей дочери. После бабочек Элинор столь же увлеченно и самозабвенно занималась каким-то другим проектом, потом – еще одним. Но как бы глубоко она ни погружалась в очередную тему, в ней все равно чувствовались и легкость, и жизнерадостность. Я заметил это, когда мы помирали со смеха на скамье возле павильона с бабочками, а другие посетители проходили мимо нас, недоумевая, что же такого смешного мы увидели. Впоследствии это не раз проявлялось в десятках ее остроумных и тонких замечаний, которые Элли отпускала за ужином или сидя перед телевизором. Это ощущалось даже в том, как точно она копировала твой голос, твои интонации, когда ты ворчала на меня за то, что я опять оставил на кровати свое мокрое после душа полотенце.
Увы, в школе жизнерадостность и остроумие ценятся не слишком высоко. Во всяком случае, оценок за них не ставят. Когда Элинор перешла в школу второй ступени, мы оба буквально извелись, но совсем не потому, что боялись столкнуться с теми же проблемами, что и в первом классе. Дело было во все том же беспокойстве, которое мы ощущали каждый раз, когда нашей дочери приходилось отправляться в какое-то место, где нам трудно было до нее дотянуться. Да, конечно кому-то может показаться, будто мы над ней тряслись, но, полагаю, это было не совсем так. Мы никогда не держали ее под стеклянным колпаком, но, с другой стороны, не стремились закалить ее характер, оставляя наедине с трудностями. Быть может, мы просто надеялись, что со временем Элинор станет менее уязвимой.
