— Павел Константинович! Павел! Павел!
Бурмаков звал напрасно. Гуща не отвечал.
— Степан Васильевич, он не шевелится, — испуганно произнес Витя.
— Вот тебе и наедине, — с горечью произнес капитан. — Виктор, дежурь здесь, я за Павлом Константиновичем...
Бурмаков поспешно влез в скафандр и, уже стоя в переходной камере, с отчаянием наблюдал за слишком неторопливой стрелкой барометра. Скафандр на Павле цел. Сигналы датчиков, которые следят за состоянием человека в космосе, тоже не особо тревожные. Павел жив. Но что с ним? Оглушило, травмировало, контузило? Можно ли ему долго лежать без помощи? И когда выходные дверцы открылись, Бурмаков, рискуя сорваться с палубы, рванулся по ступенькам вверх. Однако с Павлом уже спускался осторожно.
II
Не зря говорят, что беда не ходит одна. Мало того, что выбыл из строя Гуща, еще неожиданно сгустился астероидный пояс. Сигнал тревоги звучал почти не затихая. И Бурмаков вынужден был постоянно находиться в ходовой рубке, держать управление кораблем в своих руках. В короткие минуты передышки, когда можно было забыть про метеориты и астероиды, он приходил к больному Гуще и садился рядом с его ложем. Павел пришел в себя только на шестые сутки, но был слишком слаб, чтобы принять участие в работе экипажа. Бурмаков рассказывал, как обстоят дела, подбадривал.
Гуща чувствовал себя неловко из-за своей беспомощности и однажды произнес, как бы извиняясь:
— Не вовремя я...
— Болезнь никогда не бывает вовремя. А я — жилистый, справлюсь.
Степан Васильевич не кривил душой. Он порой сам удивлялся своей выносливости. Даже на Луне, когда космос был ему в новинку, когда сложные ситуации возникали раз за разом, он старался не нарушать определенного режима. Отдыхал, следил за физической подготовкой. А теперь вот уже несколько дней обходился без сна, без искусственных стимуляторов, и голова все равно была ясной, свежей. Так ведь другого выхода не было. Витя, хотя и был парнем крепким, умным, нужного в такой обстановке опыта и психологической подготовки еще не имел.
Однако большая физическая нагрузка, ответственность за «Набат» не пугали Бурмакова. К ним он был готов, приняв обязанности капитана. И сейчас все было бы нормально, если бы не случай с Павлом. Чем больше Степан Васильевич думал о нем, тем больше винил себя. Не нужно было позволять Павлу задерживаться на палубе. Не было в этом необходимости. Он, капитан, должен был предвидеть и такой случай — ведь метеоритная угроза существовала. На то он и поставлен во главе экспедиции. Бурмаков не боялся упреков. Их и не было. Руководители полета не сказали ни слова в осуждение действий его как капитана. Наоборот, сейчас стараются успокоить, помочь поставить больного на ноги. Однако есть собственное понимание ответственности. От него не сбежишь, не спрячешься за пунктами и параграфами инструкций.
