«Пропал!» — мелькнула мысль. Но я молчал и, не двигаясь, смотрел и смотрел на змеиную голову.
Ощетинившись и грозно оскалив острые белые клыки, Роман Полканыч молнией метнулся к змее и стал рвать ее, ожесточенно и яростно топтать сильными лапами. Змея, то извиваясь, то вытягиваясь во всю длину, кусала собаку в грудь и в морду.
Я пришел в себя и закричал: «Папа! Папа! Папа!»
Отец подбежал и прикончил гадюку палкой.
Я сразу же вспомнил о Ромчике. Его возле нас не было. Он лежал у тлеющего костра, жалобно повизгивая и зализывая ранки.
Мама только что проснулась и спросила:
— Что-то случилось?
— На Гришу напала гадюка, и Ромчик его выручил, — сказал папа и опустился на корточки перед моим верным другом.
— Спасибо тебе, пес, спасибо, — бормотал отец, а мама почему-то заплакала и стала меня целовать.
А отец словно очнулся. Он бросился к костру, подбросил в него хворосту, и костер ярко запылал. Потом отец схватил проволоку, на которой висел чайник, и сунул один конец в пламя, а другой конец обмотал мокрой тряпкой.
Я с удивлением спросил, что он делает.
— Увидишь. Держи Ромчика покрепче, чтоб не убежал. Будем его лечить, — ответил отец, покусывая губы.
Но Ромчик не собирался удирать. Взвизгивая, он катался по траве и тер лапами мордочку, на которой выступили капельки крови.
— Потерпеть придется тебе, Ромушка, потерпеть, — ласково приговаривал папа. Схватив раскаленную проволоку, он крикнул маме:
— Зажми пса коленями и держи крепче… Да скорей же!
С силой сжав челюсти Ромчика, отец выдавил пальцами немного крови из ранок и стал прижигать их концом проволоки. Ромчик вырывался из рук, выл и рычал и даже пытался укусить мамину руку.
Я плакал и уговаривал Ромчика немножечко, совсем немножечко потерпеть, если он хочет еще жить на белом свете.
Операция закончилась, и я привязал Ромчика, чтоб не убежал.
Печальное происшествие всех нас так огорчило, что мы решили быстрее вернуться домой.
— Убери свою веревку, ведь собака очень больна и никуда от нас не убежит, — посоветовал отец. И я снял с Ромчика ошейник.
Роман Полканыч уже не бежал впереди: он уныло плелся в нескольких шагах от нас и продолжал печально и тихо взвизгивать, жалуясь на нестерпимую боль.
Отец всю дорогу молчал и часто останавливался, дожидаясь, когда подойдет Ромчик. А потом взял его на руки.
— Что, Ромушка, больно, говоришь, а? Ну, ничего, поправишься! Ты у нас молодец, — говорил отец, ласково проводя рукой по голове собаки.
К закату солнца мы пришли домой. Ромчику делалось все хуже и хуже. Он уже не вставал с войлока, на котором спал, отворачивался от воды; умные глазки его были полузакрыты. Я принес ему молока и печенки, но Ромчик словно не замечал своего любимого кушанья.
