А Зинуша отринула вдруг крышку фортепиан, растворила окна и спела старую крестьянскую девичью песню, длинную, почти без мелодии, тоскливую, о том, как за нелюбимого выходит замуж, отдают замуж молоденькую крестьяночку. Песню она спела не один и не два раза, а несколько. Все глубже уходя в ее безысходный настрой. Она думала о том, что придумала эту песню такая же несчастная, как и она. И никто теперь не помнит о ней и не знает, как она мучилась! Наверное, на своей свадьбе с немилым спела молодая крестьяночка эту песню и ее заставили замолчать, потому что и жениху и родне стало совестно, что невеста, будущая жена, такую песню на своей свадьбе поет. И потом долго поминал молодой (или старый? все равно — нелюбимый!) муж жене своей эту песню и учил ее плетью да обушком…
Зина готова была бежать куда угодно, чтобы выйти из этого состояния, в которое она сама же себя и кинула. Ей было немыслимо тяжело ото всего. И главным было сознание того, что она, старая дева, влюбилась в ребенка! Наверное, он посмеялся над нею тогда, когда она, красная как помидор, вылетела из кофейни, бормоча что-то несуразное. Он все понял. О-о, мальчишки в его возрасте такое преотлично понимают!
Зина неподвижно сидела за фортепианами. А за дверью тенью бродила мать, ломая потихоньку руки, и решала, что надо немедленно посылать в Петербург за кузеном, который служил там по юридической части и в отрочестве Зины благоволил к ней, особенно нравился ему Зиночкин независимый характер (не характер нравился кузену; казалось ему, что эти взлеты есть признак пылкости темперамента), и не шутя он говорил Талмасовым — берегите Зинушу для меня. Зинуша тоже вспомнила кузена из Петербурга. Кузену сейчас за пятьдесят. Что ж — для нее вполне пристойная партия, для старой-то девы! Он прислал свой фотографический портрет — высокий рост, холеная борода, красивый вицмундир! Но чем больше достоинств кузена вспоминала Зинуша, тем отвратительнее он ей казался. Зинуша давно заявила, что не родился еще тот мужчина, в которого она влюбится. А теперь свет для нее потух, потому что скоро — и день знала! — из города уезжает подросток, внук кофейника, золотой Юлиус с синими, будто утекающими с лица, глазами.
Зина оделась как для визита, в серо-зеленое, китайского шелка платье, взбила зачем-то косу, и так, нарядная, серая вся, неверной походкой, под кружевным зонтиком, отправилась в аптеку, где все узнавали новости, потому что мадам аптекарша завела аптеку на новый лад, заграничный, о котором узнала из журналов и от приезжих. В аптеке стояли столики, лежали газеты и журналы и можно было выпить холодного лимонаду.
