Через некоторое время из дома выходит дед Никанор. Его правая рука лежит на пояснице, а сильно согнутые в коленях ноги будто подкашиваются при каждом шаге.
— Ломит, ажно как собака грызет. Должно, на погоду, — жалуется он и направляется к мельнице.
Я знаю, у него есть любимое место за мельничной стеной, возле колеса. Там он иногда сидит часами, глядя в темную глубину нижнего омута. Однажды как-то я подсел к деду, но он упорно молчал, не ответил ни на один мой вопрос. Я понял, что он занят своими мыслями, не слышит и не видит меня.
Дед и сейчас скрывается за мельницей. А я все так же продолжаю сидеть на крыльце. Проходит еще сколько-то времени, из дверей дома появляется бабка Аграфена. Усевшись напротив меня, она кладет на колени клубок шерстяной пряжи и начинает зачем-то перематывать ее на другой клубок. Бабка тоже молчит и только время от времени глубоко и шумно вздыхает.
Клубок скатился с бабкиных колен, я поднял его и положил обратно, но старуха как будто не заметила этого. Я вспомнил сегодняшний разговор на реке с Витькой и решился спросить:
— Бабушка, вы всю жизнь здесь живете?
— Нет, сынок, девкой с отцом да матерью в Юхине жила.
— А больше никуда не ездили? В города?..
— Приходилось. Помоложе была одного разу в губернию ходила, туда и обратно пешки…
— Почему же пешком, а не по железной дороге?
— Тогда еще и не было ее, дороги-то, здеся…
— Скучно, бабушка, на одном месте?
Я задал последний вопрос и сам испугался: а вдруг старая женщина обидится? Но она ответила без всякой обиды:
— Некогда скучать было. — Вздохнула и добавила: — Пятерых сыновей вырастила…
Я знал, что из всех сыновей война оставила ей одного только Василия Никаноровича, и больше не задавал вопросов.
Дедовы кости болели не зря. Той же ночью подул холодный ветер, к утру все небо затянуло низкими серовато-синими облаками, то и дело сеявшими на землю мелкий, нудный дождь.
— Мой барометр не ошибется, — говорил дед Никанор, как будто довольный и ломотой в суставах и дождем.
Но уже на третий день дед ворчал и сердился на дождь, на ветер, на тучи. Хотя ему ничто не мешало с утра брать топор и отправляться на мельницу, где он беспрестанно что-то чинил, дед все же не забывал по нескольку раз на день помянуть недобрым словом непогоду.
— Эк ведь его не ко времени прорвало! День и ночь ровно из худого сита! — ругался он, отряхивая на крыльце сырую телогрейку, перед тем как войти в избу.
Бабка делала вид, что ее не касается погода. Она жаловалась и ворчала не больше, чем в хорошие солнечные дни, и продолжала так же суетиться по хозяйству с утра до вечера.
