— Бредень ставить надо, а не бросать, — наставительно сказал Сенька, поднял бредень и прислонил его к дереву.
Мы поздоровались с хозяевами, те ответили нам довольно равнодушно.
— Как добыча? — спросил Ефим, мальчишка повыше ростом, с лицом, будто забрызганным мелкими веснушками.
— Плохо, — ответил Сенька, сняв торбу и подавая ее мальчику. — Выбери какая покрупней да сунь в котелок. Замерзли.
Ефим раскрыл мешок и стал выкладывать на землю рыбу, как будто так и полагалось ему распоряжаться нашим уловом. Я искоса поглядывал на него, а сам продолжал торопливо развязывать неуклюжую обувь.
— Ишь ты, как ноги попортил, — покачал головой Петро, второй паренек, пониже, белобрысенький, с маленьким пуговкой-носиком и хорошими, добрыми голубыми глазами.
— С непривычки, — ответил за меня Сенька.
— Ну да, с непривычки! — с обидой возразил я. — Они новые, словно из жести сделаны.
— Петро, — позвал Сенька, не обращая внимания на мои слова, — пойдем, помоги бредешок поставить.
— Давай, — охотно отозвался тот, вскакивая на ноги. — На ветру, на солнышке он мигом провянет.
Они взяли бредень и пошли на луг. Ефим еще раньше ушел к староречью чистить рыбу, и мы с Витькой остались одни.
— Смотри, и я ногу натер, — показал Витька кровоточащую ссадину на щиколотке.
— А у меня!.. — вытянул я поочередно обе ноги.
— У тебя еще хуже, — согласился друг.
Сенька и Петро метрах в тридцати от нас приспосабливали для просушки бредень. Одну палку положили на куст, другую на подпорке поставили прямо на лугу. Скоро они вернулись к костру. Ефим тоже пришел с вычищенной рыбой и побросал ее в котелок, где кипело несколько картошин.
— Петро, дай-ка луковицу, — попросил он.
И тот, достав из кармана, протянул головку лука приятелю.
Сенька, усевшись у костра, стал разуваться. Он не торопясь развязывал и скручивал на руке веревки, каждую тряпку развешивал отдельно тут же у костра.
— Раздевайся совсем, — посоветовал Петро и, сняв с плеч телогрейку, протянул мне: — Пока посидишь, все и высохнет.
Меня тронула такая внимательность, я с благодарностью принял телогрейку и набросил на плечи. Ефим отдал свою телогрейку Витьке. Тогда я подумал о Сеньке, но тот спокойно раздевался, не обращая внимания на нас.
— Скидай нательную рубаху, я мигом высушу, — сказал Ефим и принял рубаху от Сеньки.
Он держал ее над костром, поворачивая то одним, то другим боком. Сенька накинул снятую со своих же плеч мокрую бабкину кофту и продолжал развязываться и раздеваться.
