Он погасил окурок, провел ладонью по своей щеке, ладонь его блеснула в свете лампы, низко опустил голову. Наверно, стеснялся своих слез, было совестно перед ней, перед самим собой, но не мог удержаться, и, чем больше сердился на себя, тем, должно быть, неудержимей катились слезы из глаз...
Она хотела было прижать его к себе, баюкать, как маленького, говорить слова, понятные только им обоим, лишь бы успокоить, утешить его, но где-то, шестым чувством, поняла: этого делать не надо, он не простит своих слез ни себе, ни ей...
Сказала просто, как будто ничего не видя:
— Идем-ка спать, слышишь?
Он покорно встал, пошел за нею в комнату. Покорно лег в постель, закрыл глаза. Ладонь под щекой, губы чуть приоткрыты. Вдруг показался ей маленьким, беззащитным. Она натянула на него одеяло:
— Спи, малыш.
Он кивнул:
— Уже сплю.
И в самом деле уснул. А она лежала рядом, сна ни в одном глазу, и все думала, думала...
Спустя несколько дней решилась, написала подробное письмо в «Правду». Дала свой служебный адрес и стала ждать телефонного звонка, письма, вызова.
Но все произошло совсем не так, как она ожидала. Никто не звонил, не приезжал. Прошел месяц или чуть больше. Артема вызвали в партконтроль, и еще раз вызвали, и еще.
Однажды он прибежал вечером домой, она только вернулась из института, кинулся к ней, закружил по комнате.
— Победа! — кричал. — Победа, почти полная и окончательная!
Не уставая, повторял рассказ о том, как его встретили, как расспрашивали, как он волновался и поначалу далее слов не находил, а после вдруг начал говорить и сам себя остановить не мог...
Ему не довелось узнать, с чего все началось, кто написал в «Правду».
«К чему? — думала Надежда. — Ведь главное сделано, он оправдан, все хорошо окончилось, вместо суда и следствия — внушение. И все. Чего же еще можно желать? Впрочем, может быть, это письмо вовсе и не сыграло никакой роли? Просто в партконтроле сидят умные люди, и они сумели во всем разобраться...» Но все-таки она считала: начало всех начал — это самое ее письмо...
Артем снова улетел к себе в Салехард. Она провожала его: на аэродроме они поцеловались, словно влюбленные, не имеющие жилплощади.
Он так и сказал:
— Можно подумать, что нам негде больше целоваться, как на аэродроме или на вокзале.
Она предложила:
— Давай представим себе, что так оно и есть на самом деле.
Он мгновенно отозвался:
— Давай! Это здорово!
Он всегда умел подхватить любую мысль, расцветить ее. Она восхищалась этой его особенностью, а он говорил:
