Маша молча шагала рядом с Семеном, засунув руки в карманы. Через плечо у нее висел военный планшет. Семену не раз хотелось спросить Машу, откуда он у нее, но как-то все не решался. Маша была не из тех, кому легко задавать вопросы.
Переходя Пушкинскую площадь, она споткнулась, он схватил ее за руку повыше локтя.
— Осторожнее...
— Ладно, постараюсь...
Он с удивлением заметил, что она почему-то кажется смущенной. Почему бы в самом деле? Или ему это просто почудилось?
Они прошли еще несколько шагов, и тогда он сказал:
— Наверно, твоя мама права, я и вправду неудачник.
— А я не согласна с нею, — возразила Маша, — чем ты неудачлив, скажи на милость? Молодой, здоровый, семья у тебя хорошая, дочка — лучше не придумаешь, чего тебе еще надо?
— Я мечтал стать писателем, — сказал он, — знаменитым писателем, автором книг, известных почти всем и везде.
Машины некрупные, светло-серые на смуглом лице глаза вдумчиво, без малейшей тени насмешки окинули его взглядом.
— А о чем бы ты хотел писать?
— Не знаю, — сказал Семен, — о жизни, наверно. О том, что происходит вокруг нас...
— Ну и как? Пишешь?
Он покачал головой.
— Никак не могу собраться. Каждый день собираюсь, говорю себе: все, с этого дня начинаю, хоть трава не расти, а писать буду...
— И что же?
Он виновато улыбнулся:
— Как говорится, текучка заедает.
— Какая еще текучка?
— И газета и семья, думаешь, Лелька мало времени берет?
— Все ясно, — сказала Маша, в ее тоне Семен уловил некоторое недовольство, словно ей не по душе были его слова. — Все ясно, — повторила она, — надо стараться вставать, например, пораньше часа на два, садиться и писать...
— Наверное, ты права, так, видно, и надо было бы делать, — согласился Семен. Неожиданно для самого себя признался: — Как-то я написал большой рассказ, отнес его в толстый журнал.
— И что же?
Семену вспомнился завпрозой Герасимов, темно-русый ежик коротко стриженных его волос, усталые глаза, слегка темнеющие небрежно выбритой щетиной щеки...
— Не понравился, — сказал Семен. — Наверное, я писал не то, что нужно...
— А что же нужно писать?
— То, что хорошо знаешь, что сам испытал, пережил в своем сердце, а я писал о войне, о том, о чем знаю разве лишь с чужих слов...
— Я знаю о войне не понаслышке, — сказала Маша.
— Правда?
— Самая, что ни на есть. У нас в деревне были немцы, мы с мамой ушли в лес, к партизанам, две зимы в лесу, в землянке прожили... — Машины светлые глаза потемнели. Она кивнула на свой планшет: — Это его память. К нам, в деревню, уже, ясное дело, после освобождения, приехал однополчанин отца, привез вот этот планшет и еще фотографию — мы как-то снимались, когда он уходил, дали отцу с собой. Вот и все, что осталось от нашего папы.
