— О язычники, о слепцы! — подумал Потит, — так вот к чему привело вас поклонение идолам! Больная оставлена знакомыми, друзьями, даже родными и мужем! Как прекрасно зато наше учение; оно приказывает ходить за больными, даже когда они и не связаны с нами узами крови, ибо все люди братья во Христе. Сама церковь наша молится за страждущих, плененных и за спасение их, молится за людей в немощах лежащих.
О Боже! Она язычница, но Ты Великий яви на ней милость Твою.
— Взгляни на эти клубы дыма, выходящие из храма Юпитера, — сказал один сенатор другому, указывая ему рукой на великолепный мраморный храм, — там Агафон приносит еще и еще жертвы разгневанным богам. Он не жалеет денег, но все напрасно! Самые искусные врачи созваны, но они не могут помочь несчастной страдалице. Вчера, когда я проходил мимо богатого ее дома, то слышал вопли рабов, конечно притворные вопли. Все они будут рады, когда Кириакия умрет и избавит их от необходимости услуживать ей. Говорят, что кончины ее ждут с часа на час, и все готовят для богатых похорон.
— Зайдем узнать о ней. У входа в портик сидит невольник, который отвечает на вопросы проходящих, давно уже не переступающих за порог этого зачумленного дома. Говорят вчера она страшно мучилась.
— О, несчастная, оставленная всеми, униженная и страдающая, — возопил в глубине души Потит, проникнутый состраданием. Он перекрестился и горячо принялся молить Господа о подании помощи этой неизвестной, но столь несчастной, всеми оставленной женщине.
Потит встал и медленно пошел вперед. Пройдя две многолюдные улицы, влекомый непостижимою силой, отрок повернул за угол и очутился пред большим и богатым домом. Белая мраморная, широкая лестница вела к портику, украшенному колоннами из разноцветного мрамора; капители колонн были дивно вырезаны искусным резцом знаменитого мастера. Этрусские вазы, наполненные редкими растениями, разливали вокруг аромат и прельщали зрение редкими по красоте и форме цветами. Потит увидел тех же двух сенаторов, которые, не входя на лестницу, стояли на улице близ дома и разговаривали с невольником. Он миновал их и вошел по белым как утренний снег ступеням и, достигши портика, остановился, закрыл лицо руками и стал горячо молиться. В ту минуту, когда он таким образом был сосредоточен всем существом своим в молитве и погружен в свои благочестивые чувства, грубый голос вывел его из забвения.
— Эй ты, мальчик! Кто ты? Что ты тут делаешь? Нищим тут не место! Убирайся, не знаешь сам, куда зашел — тут зараза и мы-то здесь поневоле. Бежал бы, если бы мог, а ты лезешь?
