На другой день рано утром Потит вышел из города и, пройдя многие города, деревни, долины и леса, вошел в горы, где не было и следа человеческого. Там он поселился в диком ущелье, с обеих сторон стесненном высокими горами, так что видно было лишь небольшое пространство синего неба. Непроходимый густой лес покрывал горы и поток, шумящий, холодный и чистый стекал вниз и, проложив в ущелье глубокое русло, катил в нем свои бурные шипящие волны. Среди этой величественной природы, питаясь плодами и кореньями, утоляя жажду алмазными струями чистой воды, молясь непрестанно Богу, жил Потит и дух его просветлялся. Горячая молитва уносила его в неведомые немолящимся области духовные, он забывал все земное, предавая всего себя воле Божией и покоряясь ей заранее. Видения, ниспосланные свыше, открыли ему часть ожидавшего его испытания. Ему стало известно, что он пострадает за веру, но прежде того обратит многих на путь истины. Вся душа отрока исполнилась великими помыслами и мысль, что он спасет других, спасая свою душу, еще более распаляла его ревность на служение Богу и одушевляла его великим стремлением. Проведя в молитве несколько времени, мальчик пошел в ближний город. Зачем он шел туда, он не сознавал, но какое-то желание влекло его, хотя он не знал, что там ожидает его.
Когда он вошел в город, то очутился среди большой толпы народа, которая шумя шла по улицам, не замечая его — да и чем мог привлечь внимание праздной толпы этот скромно одетый мальчик? Усталый и голодный, он дошел до форума и присел на мраморную скамью. Пред его глазами возвышались чудной архитектуры богатые здания, блиставшие мрамором и золотыми украшениями. Колонны и портики дворцов, публичных бань и храмов, языческих храмов, столь ему ненавистных, поражали своею красотой и богатством. Пока он сидел, глядя задумчиво на проходившую шумящую толпу, два старые сенатора сели около него и привлекли его внимание своим разговором.
— Плохое дело, — сказал один из них, — и понять нельзя, за что боги так жестоко наказали нашего друга благородного Агафона.
— Да, великое несчастие, — продолжал другой, — постигло его: его молодая и когда-то прекрасная супруга лежит в тяжкой болезни. Он так любил ее, а теперь не может видеть ее без содрогания и, говорят, не входит в покой ее.
— Да и кто мог бы войти туда? Кириакия, говорят, покрыта язвами, от которых распространяется зараза. Ее конечно бросили бы и рабы, если бы воля господина не заставляла их под страхом побоев и даже казни ходить за ней. Знакомые, друзья, подруги, конечно, давно ее оставили и не переступают ее порога. Кому охота видеть это ужасное омерзительное зрелище живой, но покрытой язвами женщины. Она внушает всем понятное отвращение.
