Минули десятки лет, а «связи с заграницей» продолжали фигурировать и в академическом словаре русского языка, изданном в 1981 году! В едкой автобиографии, которую по требованию начальства пишет герой поэмы «Теркин на том свете», Твардовский не преминул использовать сие живучее выражение:
Дед мой сеял рожь, пшеницу,
Обрабатывал надел.
Он не ездил за границу,
Связей также не имел.
Я уже не мог претендовать на такую кристальную безупречность, поскольку солдатом короткое время провел в Восточной Пруссии и Польше. А опричь того — и в переставших быть «заграницей» совсем недавно Эстонии с Литвой и на Карельском перешейке, до 1940 года принадлежавшем Финляндии.
Что касается Пруссии и перешейка, они были тогда безлюдны: население ушло вслед за своими войсками. Первое мое впечатление на бывшей финской территории — дом на берегу озера, окруженный двойным рядом колючей проволоки, где содержались пленные, сделавшие на стенах многочисленные надписи:
«Было остаток стариков три человека: Николай А., Вася».
«Нас под строгим конвоем увезли вглубь. Отомстите за наши страдания».
«Эвакуация пленных произошла быстро. Желаем хороших успехов».
А вот двумя годами ранее: «20.6.1942. Закован в цепи Е.К.»
Я написал об увиденном в армейскую газету. Первое мое напечатанное «произведение»...
Тогда же попал в руки новогодний номер какого-то финского журнала. С обложки смотрел солдат с поразившим меня трагически усталым лицом, заставившим подумать, что и «противнику» приходится солоно, а заодно — что подобное изображение наших солдат, не меньших мучеников войны, мне не встречалось.
После взятия Выборга и заключения перемирия нашу армию перебросили на другой берег Финского залива, явно нацеливая ее на Таллинн. Но «опоздали»: его взяли без нас. Тогдашнее короткое пребывание в Эстонии памятно мне двумя впечатлениями — мрачным шумом водопада в разрушенной Нарве и услышанным на одном хуторе: «Зачем вы пришли? Мы вас не звали!»
Везло нашей 21-й армии на «опоздания», хотя и разного рода. В Восточную Пруссию ее ввели, когда наступление в районе Голь- дап-Шталуппенен, увы, уже выдохлось, захлебнулось, и новых усилий на этом направлении, видимо, было решено не предпринимать. Нашу часть отвели поблизости в одно литовское селение. Там все сильнее и сильнее слышалась артиллерийская канонада: немцы пытались контратаковать. В небольшой деревне ощущалась нараставшая тревога.
Я с несколькими товарищами жил в доме неподалеку от костела и однажды услышал за стеной что-то необычное: длинный «монолог» мужского голоса, временами сопровождавшийся вторившими ему женскими, — это ксендз читал молитву, а паства подхватывала... И у меня впервые возникло явственное ощущение иной жизни, другой, неизведанной культуры.
