Сам же Борис Николаевич после «Повести о настоящем человеке» был в апогее славы, входил, как и Сурков, в руководящие органы Союза писателей и столь же редко бывал в редакции, полагаясь на опыт заведующего отделом Ступникера и его сотрудника, занимавшегося поэзией, уже упомянутого выше Кудрейко, которого Сурков знал еще с довоенных лет.
Кудрейко был тот самый, чью фамилию издевательски «прославил» Маяковский в своей последней поэме («...кудреватые Митрейки, мудреватые Кудрейки»). Строки эти изрядно напортили скромному и добродушному Алексею Алексеевичу. Даже в «мои» времена кто-нибудь из отвергнутых им графоманов мог злобно «пульнуть» напоследок, уже из дверей их со Ступникером кабинета: не зря, мол, Маяковский вас...
Сурков же не только ценил его за крайнюю добросовестность, но и в какой-то степени сочувствовал пострадавшему от лихого наскока и надолго замолчавшему поэту.
Только в самом конце жизни Кудрейко вновь стал писать и печататься — может быть, и потому, что после какой-то нескладной и долгой семейной жизни (он ютился в перенаселенной квартире в Малом Каковинском переулке, попрекаемый домашними) пережил увлечение новой сотрудницей редакции и рискнул начать все заново.
Александр Максимович Ступникер в 20-30-е годы работал в более крупных, нежели «Огонек», журналах, например в «Красной Нови», и у него сохранились многие прочные связи с писателями — не только деловые, но и дружеские. Славин был для него Левушкой, Яшин, стихи которого он в войну отметил одобрительной рецензией, — Сашей, и т. д., и т. п.
Это был умный, начитанный, едко-скептический человек, имевший большой авторитет в редакции, но никогда не использовавший это кому-нибудь во вред, хотя и способный весьма зло «огрызнуться» когда задевали интересы его отдела. Жизнь, видимо, крепко потрепала его и научила не лезть на рожон, не ввязываться в борьбу, ежели она прямо тебя не касается.
Забегая вперед, скажу, что когда в 1955 году новый главный редактор журнала А.В. Софронов устроил на редколлегии «проработку» и моего отдела, и меня лично как критика (включая статьи, опубликованные совсем в других органах печати), Ступникера как-то «не оказалось» на заседании (как он мне потом объяснял, он ушел сразу же после рассмотрения другого вопроса, а про этот не знал). Вполне возможно, что он был в щекотливом положении: вступаться за меня ему, еврею сугубо пенсионного возраста, было небезопасно. «Заслуженный отдых» мог бы весьма угрожающе приблизиться.
