В этом верном солдате партии были вместе с тем какая-то независимость, широта, свобода, легкость, чтобы не сказать — легкомыслие, порой дорого ему обходившиеся.
Илья Сельвинский рассказывал такую историю. В последние годы войны он выдвинул теорию некоего социалистического символизма — вроде бы в противовес каноническому социалистическому реализму. Началась очередная проработка. И вот идет заседание, все громят еретика, в том числе и Сурков, вообще его недолюбливавший (тем более, что Илье Львовичу принадлежала эпиграмма: всем, дескать, Сурков хорош, да только вот стихи не умеет писать, а это для поэта — недостаток).
Но только вдруг Алексей Александрович при всем честном народе возьми да скажи, что вообще-то ведь «никто из нас не знает, что такое этот социалистический реализм». Тут, по словам Сельвинского, сам он как-то отошел на второй план, и все громы и молнии стали обрушиваться на «проговорившегося» Суркова.
Да я и сам бывал свидетелем подобной его оплошной откровенности. Уже в 1962 году приехали мы большой делегацией в Болгарию, явились, как было положено, к послу Денисову, и тот битый час «знакомил» нас со страной, в основном подчеркивая уважение болгар к «старшему брату»: и программу-то партийную они у нас целиком переняли, и даже на всяких собраниях сначала приветствия ЦК КПСС шлют, и лишь потом — своему. И вот позже, в разговоре с советником посольства по культуре, Суркова прорвало: сколько, говорит, ни езжу, всегда наши послы о культуре страны — ни словечка!
Денисов, надо сказать, редкостный был тупица, впрочем, как и некоторые его коллеги. Приезжает, например, в Венгрию новый американский посол, встречается с нашим, и тот ему — сочувственно: «Наверное, у вас теперь работы невпроворот...». «Да нет, — отвечает американец, — я пока все больше читаю» (дескать, надо же знакомиться с новой страной!). «Нет, — молвил наш с явным неодобрением, — нам читать некогда». Ну и разошлось, конечно, по всему Будапешту.
Как редактор Сурков определенно был в ту пору белой вороной.
Правоверный сталинист, но не лизоблюд, отнюдь не державшийся за свое руководящее кресло (благо к его услугам их было много — и в руководстве Союза писателей, и всюду, куда бы он захотел воссесть), не важничавший, не чванный, демократичный, словоохотливый. Он, что называется, за словом в карман не лез — то за беззаботно шутливым, то не без изящества и ехидства попадающим оппоненту не в бровь, а в глаз.
